Раса и история

Великим декларациям прав человека также присущи и сила, и бессилие в провозглашении идеала, слишком часто предаваемого забвению, ввиду того, что человек реализует свою природу не в недрах абстрактного человечества, а внутри традиционных культур, где и наиболее революционные изменения оставляют целые полосы незатронутыми, а сами получают объяснение как функция ситуации, строго определенной во времени и пространстве. Зажатый в тисках двоякого стремления

- отторжения аффективно воздействующих на него данных опыта и, с другой стороны, отрицания различий, не понятых им интеллектуально,

- современный человек предается сотне философских, социологических спекуляций, тщетно пытаясь установить компромисс между взаимоисключающими полюсами и учесть разнообразие культур, при этом опуская все то, что кажется ему возмутительным и шокирующим.

Но подобные умозрения, столь различные, а порой и причудливые, фактически сводятся к единственному решению, которое, конечно же, лучше всего способен охарактеризовать термин ложный эволюционизм. В чем же он состоит? Наиболее точно, речь идет о попытке упразднить разнообразие культур, а при этом оно якобы всецело признается. Ибо если различные состояния, присущие человеческим обществам, как древним, так и пространственно отдаленным, трактуются в качестве стадий или этапов единого процесса развития, который отправляется из одной и той же точки и должен подвести их к одной и той же цели, то легко заметить, что разнообразие превращается не более чем в кажимость. Человечество становится единым и тождественным себе самому; а это единство и тождественность могут реализоваться только поступательно, и вариативность культур иллюстрирует моменты процесса, скрывающего более глубокую реальность или замедляющего ее проявление.

Такое определение может показаться обобщающим, если сознание сосредоточивается на огромных завоеваниях дарвинизма. Но последний не составляет предмета рассмотрения, ведь биологический эволюционизм и псевдоэволюционизм предстают здесь перед нами как две весьма разные доктрины. Дарвинизм рожден как широкая рабочая гипотеза, фундированная наблюдениями, а интерпретациям в нем отведена весьма небольшая часть. Так, различные типы, образующие генеалогию лошади, могут быть ранжированы в эволюционный ряд на основе двух соображений. Первое из них - то, что для порождения лошади требуется лошадь; второе состоит в том, что в идущих вглубь один за другим слоях земли (исторически слои делаются, следовательно, все более древними) содержатся скелеты, форма которых постепенно меняется от совсем недавней до наиболее архаической. Таким образом, высока вероятность, что Hipparion был реальным предком Equus caballus. И конечно, такое же рассуждение применяется к человеческому виду и его расам. Но при переходе от биологических фактов к фактам культуры вещи особенным образом усложняются. Можно извлечь из земли материальные объекты и констатировать, что соответственно глубине геологических слоев форма и техника изготавливаемых объектов определенного типа поступательно изменяется. И, однако, топор не рождает топор физически, подобно животным. Сказать, что топор прошел эволюцию, отправляясь от какого-то другого топора, означает образовать метафорическую приблизительную формулу, без научной строгости, привязанную к подобному выражению, применяемому для биологических феноменов. То, что справедливо для материальных объектов, находящихся в земле, и физическое присутствие которых тем самым засвидетельствовано для устанавливаемых эпох, еще более справедливо для институтов, верований и эстетических вкусов, чье прошлое нам совершенно неизвестно. Понятие биологической эволюции соответствует гипотезе, наделенной одним из наиболее высоких коэффициентов вероятности, какие могут встретиться в сфере естественных наук; тогда как понятие социальной или культурной эволюции привносит всего-навсего соблазнительную, но при этом опасно удобную процедуру представления фактов.

Впрочем, это различение, которым слишком часто пренебрегали, между подлинным и ложным эволюционизмом, объяснимо временем их появления. Несомненно, социологический эволюционизм должен был получить мощный импульс от биологического эволюционизма; но фактически предшествовал ему. Не совершая восхождения к античным концепциям (воспроизводимым Паскалем), уподобляющим человечество живому существу, проходящему последовательно стадии детства, юности и зрелости, мы видим, как в XVIII в. расцветают фундаментальные схемы, которые составят позднее предмет для стольких манипуляций: