Рандеву с йети

А сев на землю, она подумала — а зачем ей, собственно, идти дальше. Чем это место на карте города Москвы лучше или хуже всех прочих мест на картах всех прочих городов и весей. Она подогнула под себя ноги, вынула из сумки бутылку водки, отвинтила пробку и сделала затяжной глоток. По горлу и где-то там, внутри, разлилось ощущение тепла и — предощущение — привычного забытья. Она завинтила пробку, сунула бутылку обратно в сумочку и полезла во внутренний карман куртки. Косяки были на месте, зажигалка тоже. Она достала один, раскурила и выпустила дым в небо. Села она, похоже, не слишком удачно. Земля оказалась влажной. Сразу она этого почему-то не почувствовала, но теперь влага окончательно пропитала старенькие джинсы, и сидеть стало мокро. А впрочем, и черт бы с ним. Еще пара таких глотков, докурить до конца — и ее накроет. И тогда будет пофигу, сухо тут или мокро. Не о здоровье же ей, в конце концов, заботиться. Ирине стало вдруг отчего-то очень смешно, и она расхохоталась в голос. Ой, не могу. И некому будет мне сопли вытереть. А проснется она скорее всего в ментовке. Если вообще проснется. Если ее тут кто-нибудь ненароком не пристукнет.

Со стороны прожекторов замелькали какие-то тени. Ну вот, накаркала. Видно-то и по-трезвой было бы не очень хорошо, а так она воспринимала только судорожное мельтешение, рябь черной-черной тьмы и яркого слепящего света — но на подсознательном уровне шевельнулось чувство угрозы, и угрозы серьезной. Тело — помимо всякого волевого контроля — сделало попытку встать. Но Ирина сжала зубы и заставила себя сесть обратно — в явственно хлюпнувшую на сей раз грязь. Сидеть. С животным чувством самосохранения давно уже пора завязывать. Это за тобой идет жизнь. Она дала тебе маленькую отсрочку, чтобы ты получше распробовала, как бывает на этом белом свете. А вот теперь решила окончательно расставить все по своим местам. И слава Богу. Пусть расставит.

Тени подошли ближе, и до Ирины стали доноситься голоса. Много голосов. Пять. Может быть, семь. Подростки, лет по шестнадцать — семнадцать. И датые подростки. Или обкуренные. Обкуренные подростки с московской рабочей окраины. На темной стройке, ищут приключений. И по дороге им попадается такая же пьяная и обкуренная девка, по уши в грязи. Перед смертью придется помучиться. Самое обидное — если они ее в конце концов так и не убьют. Надо их разозлить. Так разозлить, чтобы им сперва захотелось ее убить, а уже потом — куражиться. Ну, что ж, это мы умеем. Мы умные.

Голоса были уже совсем близко. И шаги. Дробный такой, спотыкающийся топот. Под положенный, на каждой кочке, гнусавый матерок. Вдруг и шаги, и голоса стихли. Судя по всему, ее заметили. Потом кто-то сказал, как Ире показалось, над самым ухом, хотя между ней и шпаной было еще метров сорок, не меньше: «Баба сидит». Короткая пауза. Они ее разглядывали, одновременно прикидывая про себя план дальнейших действий. «Ддд-атая, что ли?» — неуверенно спросил кто-то другой, ломким баском, съедая безударные гласные. Ребятишки, похоже, и впрямь были на бровях. «А… ее знает, может, и датая», — отозвался другой голос, с этакой ма-асковской ра-астяжчкой. «Оно и лучше. Орать не будет. Ну чо, мужики, отхарим паровозом?» — «На раз» — ответил кто-то из общей кучи. Они, похоже, не отдавали себе отчета в том, что она их слышит, — или же просто не считали нужным делать на это скидку. Все равно она от них никуда не денется. Как и зачем она сюда попала — не важно, но место глухое, и можно не торопиться, не убежит. А криками здесь никого не удивишь и не растрогаешь. Влипла. Компания стронулась с места, подошла поближе и остановилась.

— А че, ниче телочка, — протянул все тот же гнусавый голос, — я бы ею занялся.

Пробный, так сказать, шар. Проверка реакции. Побежит — загонят на стройку и там уже завалят. Станет орать — выключат сразу. Начнет умолять-упрашивать, вот тогда они развернутся.

Ирина решила, что время вступить в разговор самое подходящее.

— Чем бы ты занялся, онанист прыщавый, — крикнула она, подняв голову и щурясь на далекие прожектора. — Иди-ка ты домой, залезь в сортир и займись привычным делом.

— Смотри-ка, б-блин, она еще и разговаривает? — присвистнул кто-то из заднего ряда.

— Она у меня щас договорится, — сказал гнусавый, похоже, он у них был за главного.

— Ладно, Копченый, ну ее на…, — не очень уверенно пробасил другой. — Не видишь, что ли, обдолбанная в никуда. Оттого такая вежливая.

— Вежливая твоя мама, когда на пачку маргарина на углу сшибает, — разногласия в рядах противника в Ирины планы не входили. Чем злее они будут, тем быстрее все кончится.

— Ты смотри, какая смелая. Ты что, сестренка, совсем нюх потеряла? За честь свою девичью — не боишься?

— Боюсь, не до каждого дотянусь, когда за дело возьмусь, — Ирина достала из сумки бутылку, приложилась еще раз, а потом грохнула ее о давно мешавший ей под правым бедром камень и прямо так — мокрая, грязная, с раскоординированными движениями и с «розочкой» в руке — стала подниматься на ноги.