Рандеву с йети

— И я! И я! Трахаться в свое удовольствие, девочка, это одно. А вот жить счастливой семейной жизнью — это совсем другое. Мне с тобой было очень хорошо, и спасибо тебе за это большое. И тебе со мной тоже было очень хорошо, и за это большое спасибо мне. Но жить с тобой до самой смерти и умереть в один день — разве я тебе говорил, что у меня на тебя есть какие-то виды? У меня своя жизнь, Ириша, и ты о ней ни фига не знаешь. То есть ни вот столечки. И в эту жизнь, радость ты моя, любящие женщины с детьми не вписываются. Так же, как вдовы и сироты, они тоже в эту жизнь не вписываются, Ириша. Слышишь меня?

— Олег. — Ирина, которая с каждым его словом вжималась все глубже и глубже в широкое обитое кожей кресло, вдруг поняла, что если он сейчас не остановится, она сойдет с ума, потеряет сознание, бросится на него с кулаками. — Олежек, милый, что ты такое говоришь? Мне ничего от тебя не нужно. Мне нужно только, чтобы ты знал, что я тебя люблю, и что у меня твой ребенок, и что он тоже будет тебя любить. Ты можешь приезжать или не приезжать, ты можешь — ты вообще все что угодно можешь, но ты не имеешь права вот так от нас отказываться. Ты не имеешь права…

— Что? Не имею права? Радость моя, я имею все права на этом белом свете. Да и вообще, что это за сцена у фонтана? И откуда мне знать, что этот ребенок вообще — мой? Меня не было два с лишним месяца, я приезжаю, и на тебе — подарок. Я понимаю, тебе надоело жить в общаге. Я понимаю, что если бы я снял тебе квартиру, все было бы значительно удобнее и проще. Но, милая моя, если бы мне хотелось снять в Москве постоянную квартиру, я уже давно бы это сделал. И поселил бы там тебя, или другую такую же очаровательную дурочку, чтобы вытирать с мебели пыль. Но как ты думаешь, — Олег перегнулся к ней через стол, — почему всякий раз, когда ты выписывала мне разовый пропуск, этот пропуск был на разные фамилии? Как ты думаешь, почему ты до сих пор не знаешь моей настоящей фамилии, а? И, скажу тебе по секрету, — он нагнулся еще ближе, — ты даже имени моего настоящего не знаешь!

Ирина уже ни на что не реагировала. Она слышала все, что он говорил. Она понимала смысл сказанного. Только внутри было пусто, бесконечно пусто, и ни страха, ни боли, ни отчаяния, ни бессилия, ни желания заорать — ничего. Только пустота, и тьма, и как будто мертвая зыбь на поверхности большого озера, ночью, и не видно ни зги. Олег между тем перешел на шепот:

— А потому, девочка, что мне была нужна хаза. Хорошая хаза, где меня никто и никогда не станет искать. И слава Богу, что к этой хазе в придачу полагалась ты, а не какая-нибудь сучка. Ты классная баба, Иришка. И в постели — просто ураган. Но с ребенком ты мне на хрен не нужна, ясно? И если хочешь, чтобы я время от времени к тебе теперь, к бездомной-бесквартирной наведывался — просто так, по старой памяти, по дружбе, потому что мне с тобой тоже было очень хорошо, — то ты избавишься от этой маленькой проблемы, пока она не переросла в большую. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше. Раз в месяц на три дня квартиру я устрою. Но — только так, Иришка, поняла? Только так, и никак иначе.

Ирина встала и молча вышла из ресторана. Олег за ней не пошел.

* * *

28 июня 1999 года. Москва.

Через два дня Ирина со всеми была уже на «ты» — кроме Борисова, естественно. Большаков оказался и впрямь изрядным стервецом, причем стервецом умным, не злопамятным и готовым идти на уступки — не потому что перед ним дама, слабый пол, волос долог, да ум короток. А по той простой причине, что прикалывался он исключительно для собственного удовольствия. А если в пределах слышимости оказался кто-то еще, кто способен оценить юмор, — что ж, тем лучше Прикол не был для него элементарным средством самоутверждения за счет самооценки ближнего. Прикол был жизненной позицией, и это радовало Ирину, поскольку выдавало родственную душу.

Доставалось от него всем — и Ирине, и Ларькину, и Ренату, и даже шефу, и все, похоже, успели к этой его стервозной манере притерпеться, и если отбрехивались, то больше для порядка, чтобы совсем не зарывался: потому что, во-первых, все разно паршивца не переделаешь, пороть поздно, убивать вроде рано, а во-вторых, так проще — нагнулся, просвистело. А свяжешься — себе же дороже и выйдет.