Райское яблоко

У Саши, любовника Алешиной бабушки Зои и мужа страдалицы Лизы, вернувшейся только домой из больницы, настала совсем уже странная жизнь. Жена, которая благополучно выздоровела и могла бы, по наивным Сашиным представлениям, начать все заново, не только оказалась совершенно безразличной к любым человеческим удовольствиям, как то посещение, скажем, кинотеатра или студии Фоменко, но даже не ела той вкусной еды, которую изготовляла прилежно, но только для Саши. Сама, хоть садилась с ним вместе обедать, ограничивалась перловой или гречневой кашей. Однако пила молока очень много, как самый невинный младенец. Саша напряженно и испуганно всматривался в свою эту, можно сказать, Эвридику, чудом вернувшуюся практически с того света, и страх его рос с каждым днем.

Ответьте теперь, отчего это люди так сильно все время боятся? А сами не знают. Боятся, и все тут. Спроси вот любого – хоть Васю, хоть Петю, хоть даже Семена Аркадьича: «Чего же ты, милый, все время боишься?» И что он ответит? А вот что: «Боюсь я всего». А ты, мой голубчик, не бойся. Ведь ты не идешь на грозу? Не идешь. И правильно делаешь. Вот и не бойся.

Прежде, до оставившей по себе очень неприятное воспоминание болезни, Лиза никогда не готовила Саше завтрак. Возилась у зеркала с собственным обликом, что было намного важнее обоим. Поэтому он и хватал что попало, – даже, например, какую-нибудь вредную для здоровья и высококалорийную булочку с изюмом, – запивал ее холодной вчерашней заваркой и живо бежал на работу. Теперь Лиза ждала его по утрам за кухонным столом, где стояла чашка с блюдцем, а не какая-нибудь кружка с темными желтыми разводами внутри и рядом лежал тонкий сыр, и ломтик свежайшей колбаски, и тостик, и плошечка с медом, и пахло сейчас только что сваренным кофе. Жена, неподвижная, как изваяние, над пестрым таким натюрмортом, могла бы любую, и даже холодную, душу всю перевернуть, возродить и наполнить вполне неподдельной любовью и жалостью. Ну как подменили подругу всей жизни! Прежде она попадалась ему на глаза исключительно нарядной и красиво накрашенной, всегда привлекала к себе нежным запахом, и это сбивало его только с толку. И вот почему. Будучи человеком образованным, Саша вспоминал провокационные строки из пятнадцатого века повести о Петре и Февронье, где умная Февронья говорит возбужденному какому-то древнерусскому мужику, что женщина – вроде воды: черпнешь, значит, справа от лодки – вода. И слева от лодки – вода. Все одно. Зачем суетиться, менять их, метаться, искать что-то новое под подолами? И Саша, весьма неконфликтный, сникал – у них с пылкой Зоей, конечно, любовь, но тут, то есть дома… Жена как-никак. И юбка с разрезом почти до бедра. Ах, женщины, женщины! Мука людей.

Теперь на Лизином удлиненном лице не было никакой краски. Она была бледной, с большими глазами и ртом, на котором от прежних фальшивых, нисколько не нужных улыбок темнели морщинки. До сегодняшнего дня Саше и в голову не приходило, что у Лизы так много седых волос. Сейчас оказалось, что много. Но это не все. Ведь сейчас оказалось, что и от их дружбы, поскольку она любимого мужа и не проверяла, не дергала, не обижалась, не мучила, а жили, как два белых голубя, просто сестрица Аленушка с братцем Иванушкой, – так вот: оказалось, что и от их дружбы, взаимной и вежливой, и от улыбки, спокойной и ясной, без всякой помады, от глаз ее чистых, глубоких, монашьих такою повеяло лютой тоской, такою угрозой и холодом смерти, что Саша совсем потерялся.

А Зоя молчала. Ну, что бы шепнуть: «Давай посидим хоть вон в сквере, на лавочке»? Один телефонный звонок, пустяки. И он бы, глядишь, согласился. Что сквер-то? Невинное дело, давай посидим. Она же ждала-выжидала. О старость! Не это ли шутки твои да оскалы? Но тут же он весь загорался. Где старость? Какая вам старость? Мужик – ого-го! И кровь в нем играет, и плечи широкие. Теперь, в наши дни, шестьдесят, даже с гаком, нисколько не старость, а самый расцвет. Вот ехал в субботу в троллейбусе утром, и девушка рядом стояла. Как роза! Глаза голубые, ресницы пучками, а ногти такие, что и непонятно, какая перчатка налезет? И он встрепенулся, очки быстро снял и ей уступил у окошечка место. Приятно так поговорили дорогой. Дала телефон. Архитектор, живет рядом с цирком. Есть мама и папа, но оба в отъезде. Всю ночь просыпался – звонить или нет? Хорошая девочка, имя чудное. Да, имя какое-то странное – Эльва. А может, поскольку живут рядом с цирком? Там, в цирке, сплошные ведь Эльвы да Мальвы.

А утром опять вышел завтракать в кухню. Сидит его Лиза. Чужой не узнал бы. Седая, в каком-то цветастом халатике. А ноги худые-худые, все в венах. Подумал – спустил в унитаз телефончик. Прощай, моя Эльва, другого найдешь.