Рай под колпаком

Сдвинув с груди толстенные амбарные книги актов гражданского состояния, я сел и прислонился спиной к стеллажу. Как ни бунтовал рассудок против раскрытия тайны моего существования, я сумел обуздать себя и принялся скрупулезно осмысливать факты. Сказанное Ремишевским могло оказаться дезинформацией, чтобы сбить меня с толку и на время выключить из игры, ни цели, ни смысла которой я не понимал. Конечно, глобальная цель — вторжение — была понятна, но какую игру затеяли со мной? Или все-таки мое искусственное происхождение — суровая правда? Увы, чем дальше я анализировал факты, тем больше убеждался, что Ремишевский не солгал. О моем искусственном происхождении свидетельствовали уникальные способности, которые должны обеспечить агенту финансовую и личную независимость, подспудное желание нигде не светиться, быстрая регенерация тканей, повышенное чувство опасности, бывшее и до «подарка» Тонкэ-террориста достаточно острым, сверхбыстрая реакция, фотографическая память… Наконец, попытка Ремишевского выяснить прибором мое кодовое имя — с чего бы, спрашивается, он это делал, будь я обыкновенным человеком? В эту же версию вписывался отказ Сэра Лиса и Наташи объяснить, почему я не могу стать «новообращенным». А в пользу моей искусственной оболочки и ее небольшого срока жизни говорили начавшая пробиваться седина и морщины. Все остальное — детство в Лебединске, учеба в спецшколе, родители, их гибель, похороны — являлось не больше чем легендой искусственного сознания. Находясь на Земле, я не должен был знать, что являюсь агентом, мне следовало ощущать себя человеком, иначе считываемые с моего мозга данные несли бы субъективную оценку. Но, похоже, мои создатели перестарались, Я начал ощущать себя человеком настолько, что фактически им стал. И неважно при этом, что мое тело искусственное, а сознание запрограммировано. Я — ЧЕЛОВЕК. И как человек буду действовать и жить. Какой бы ни была земная цивилизация — жуткой и убогой, с точки зрения эго, — но это моя цивилизация. И я буду ее защищать, какими бы благими намерениями ни руководствовались пришельцы при вторжении. Не только человек имеет право на личную жизнь и смерть, но и цивилизация. И никто не вправе решать проблемы жизни и смерти за нас — ни политики, ни бог, ни пришельцы. Только мы сами. Люди. И что бы там ни говорили о моем искусственном происхождении, я себя числю одним из людей. И никак иначе.

Выбравшись из-под груды рухнувших со стеллажа амбарных книг, я отряхнул одежду от пыли и вышел из «Архива». В рабочей комнате на столе возле так и не выключенного компьютера стояли пустые банки из-под пива, пластиковые судочки с нетронутой экзотической едой, на полу валялись конфетные бумажки и окурки. Насвинячить и уйти — это по-нашему. Как этот Леша называл «новообращенных самаритян» — «правильные»? А мы, значит, неправильные…

Выйдя из загса, я направился к летнему кафе. Как же, так меня и ждало пиво — на столике остались бокал, тарелочка с паториче, пустая банка, записка, а полные банки исчезли. Я припомнил разговор малолеток и понял, кто был тот самый лох, у которого Леша «стибрил» пиво. Что ж, поделом, буду знать, что не только «правильные» в городе живут. Можно было взять пару банок из машины и посидеть под тентом, но пить пиво в одиночку расхотелось. Причем не столько пить, как при этом размышлять. Хватит, доразмышлялся, голова пухнет. Пора искать Тонкэ-террориста — если он умеет создавать пробой купола для снарядов, то, естественно, может создать пробой и для прохода человека. Мысль, конечно, верная, только как его найти, когда вот уже неделю Ремишевский со своей командой ловят его и никак поймать не могут?

Я сел за руль, бросил взгляд на заднее сиденье. Нет, в этот раз Тонкэ там не было, да и некуда ему подсаживаться — все под крышу заставлено ящиками с пивом. И тогда я понял, что никого мне искать не надо — Тонкэ сам меня найдет. Не напрасно он два раза прокрадывался в машину, звонил по телефону и советовал, как добиться приема телепрограмм из-за купола. Нужен был я ему не меньше, чем он мне.

Когда я подъехал к особняку, Бескровный меня не встречал. На столике у бассейна громоздилась грязная посуда — видимо, писатель считал, что если готовит он, то убирать должен я. А сам наверняка до беспамятства накачался коньяком и дрыхнет беспробудным сном. Есть за ним такой грех…

Я выгрузил ящики из машины на террасу, затем взял ящик с сигаретами и понёс в комнату Бескровного, руководствуясь мелочной злостью — раз он решил вменить мне посудомоечные работы, то пусть таскает пиво в погреб. В каком бы состоянии он ни находился.

К моему громадному удивлению, Бескровный не был пьян и не спал. В комнате висели слоистые облака табачного дыма, а Валентин Сергеевич сидел у компьютера с сигаретой во рту и увлеченно барабанил по клавиатуре. Моего появления в комнате он не заметил.