Рагана

О маленьком лаумовом отродье.

Я с хрипом упала на колени, сжимая рукой горло. Перед глазами все еще стояла мама, ее лицо, залитое кровью. Я не танцевала с тех пор ни разу. Да что там, ее гибель словно отсекла от меня это умение, как знахарь отнимает больную руку или ногу. Я не просто запретила себе танцевать – я не смогла бы сделать этого под страхом смерти. И вот в маленькой, богами забытой деревне под звуки деревянной дудочки я вдруг снова вспомнила, каково это.

А вместе с танцем вспомнила и мамину смерть – до последней детали.

Меня замутило. Марьяна обеспокоенно склонилась надо мной, но я оттолкнула ее и опрометью бросилась прочь из дома. Едва успела добежать до отхожего места, как меня стало выворачивать, снова и снова, пока рот не заполнился едким вкусом желчи. Какое-то время я стояла на коленях, пачкая подаренное Марьяной платье о грязный пол. Потом кое-как встала и на подгибающихся ногах вышла на улицу. Меня ждали двое – Марьяна, заламывающая руки, и… Совий. Ну почему этот парень всегда оказывается рядом, когда мне плохо?!

– Как ты себя чувствуешь? – Марьяна осторожно тронула мою щеку.

Совий набросил мне на плечи шубу, бесцеремонно нацепил шапку и поочередно натянул варежки на обе руки. Задним умом я осознала, что варежки были слишком большие – явно мужские. Я открыла рот, но выдавить смогла только:

– Хочу домой.

Как я буду туда добираться, думать не хотелось. Но неожиданно проблема решилась весьма странным образом: Совий просто подхватил меня на руки и понес. Марьяна пошла следом, всем видом показывая, что не оставит меня в одиночестве. Вдруг где-то в глубине сердца я почувствовала благодарность. Со дня гибели мамы я всегда была одна. Я привыкла переживать все удары судьбы без чьей-либо помощи. Но когда находится кто-то, готовый разделить с тобой боль, раны от нее становятся менее глубокими.

Совий нес меня осторожно, и я задремала, убаюканная его уверенной походкой. Когда перед нами возникла моя избушка, я проснулась и решительно сползла с его рук на землю. Открыла дверь и махнула ребятам, мол, хозяйничайте сами. И спряталась в спальне, порадовавшись, что загодя оставила рядом с кроватью кувшин для утреннего умывания. Вода в нем остыла, но мне сейчас это и было нужно.

Я не ответила ни на один из вопросов, которые мне пытались задать, и друзья собрались уходить. На прощание они заручились моим словом, что я не запрусь на десяток замков и все же явлю им завтра бледный, но живой лик. В тот момент я была готова пообещать все что угодно, лишь бы остаться одной. Едва за Совием и Марьяной закрылась дверь, как силы, сдерживающие слезы и тоску, исчезли, и я осела прямо на пол. Кот спрыгнул с печи и молча пристроился возле руки, грея меня своим теплом. Я сгребла его в охапку и зарылась лицом в белую шерсть.

Я уснула только под утро, изможденная слезами и воспоминаниями. Но у богов явно не было намерения дать мне отдохнуть и подлечить душевные раны. Потому что привычный кошмар накинулся на меня с удвоенной яростью, стоило прикрыть глаза.

Я снова пыталась убежать от тумана, а он лизал мне руки шершавым языком и тихо мурлыкал. Его молочная дымка щекотала лицо, становясь все плотнее. Я оглянулась: позади мама протягивала мне зеленую ленту и улыбалась окровавленным ртом.

Прошлое не собиралось меня отпускать.

Мама давно мертва. Может быть, уже хватит убегать и пора остановиться и встретить судьбу лицом к лицу? Мое обещание никому не рассказывать о своих снах умерло вместе с ней. Если со мной что-то случится, всплакнет ли хоть кто-то? Будет ли обо мне вспоминать Марьяна? И кому будет топить печку и носить пирожки Совий? А сельчане, которых я вылечила, – будут ли они сожалеть, если меня не станет?

Я знала, что когда-нибудь этот туман сожрет меня, не оставив ни обрывка одежды, ни капли крови.

Впервые я не металась в мире собственного сна, а опустилась на прохладный серый песок и обняла колени. Без страха взглянула в колышущуюся дымку. И позвала ее, словно верного пса.