Радуга в небе

— Кто это может быть такая? — спросил он.

Тилли, косая сорокалетняя женщина, обожавшая его, с готовностью бросилась к окну. Она была рада, что он обратился к ней и что она может хоть чем-то ему угодить. Она вытянула голову над короткой занавеской, тугой узел ее черных волос жалко подрагивал, пока она суетилась у окна.

— Ах, ну да… — Поднявши голову, она вперила в него косой проницательный взгляд своих карих глаз. — Да знаете вы ее прекрасно… Это та самая, из дома викария, ну… знаете…

— Да откуда же мне знать-то, глупая курица! — вспылил он.

Тилли покраснела, втянула голову в плечи, и острый взгляд косых глаз выразил нечто вроде упрека.

— Как «откуда», если это его новая экономка!

— Ну, а дальше?

— Что «дальше»?

— Сказать «экономка» — это все равно что сказать «женщина», не так ли? Известно же про нее еще что-нибудь! Кто она? Есть у нее фамилия?

— Если и есть, мне ее не докладывали, — парировала Тилли, не желавшая пасовать перед мальчишкой, так нежданно превратившимся в мужчину.

— Ну, как ее зовут? — спросил он помягче.

— Вот уж не скажу вам точно, — с достоинством ответила Тилли.

— И все, что тебе удалось узнать, это что она служит экономкой в доме у викария?

— Да называли мне ее имя, только, убей меня, не вспомню его сейчас!

— На что же тебе, бестолочь, дубина стоеросовая, голова дана, а?

— На то же, что и остальным, — ответила Тилли, которая обожала перепалки, когда он честил ее почем зря и как только не обзывал.

После этого оба успокоились, и наступила пауза.

— Наверное, и никто бы не запомнил, так я думаю, — бросила пробный шар служанка.

— Чего «не запомнил»?

— Да как звать ее!

— Почему же?

— Она издалека приехала, из чужих краев, кажется.

— Кто тебе сказал?

— Уж сказали. А больше я ничего не знаю.

— Откуда же она приехала, как ты слышала?

— Не знаю я. Говорили, что она родом из Польши, не знаю, правда или нет, — затараторила Тилли, понимая, что тут же ее прервут расспросами.

— Родом из Польши? Да почему из Польши-то? Кто это придумал такую дичь?

— Так говорят, а мое дело маленькое.

— Кто говорит?

— Миссис Бентли говорит, что она не то из Польши, полька то есть, не то уж не знаю кто.

Единственное, чего опасалась сейчас Тилли, что дала новую пищу для расспросов.

— А она откуда знает?

— Все говорят.

— А зачем она тогда сюда приехала?

— Вот этого уж не скажу. И девочка с нею маленькая.

— Девочка?

— Лет трех-четырех. С пушистыми волосами.

— Черненькая?

— Белая. Что называется, белокурая. А волосы пушистые-препушистые!

— И отец имеется?

— Не слыхала что-то. Не знаю.

— Так зачем она пожаловала?

— То мне не ведомо. Викарий ее нанял, а больше ничего не скажу.

— А ребенок-то ее?

— Наверное. Так говорят.

— Кто тебе все это наплел про нее?

— Ну, Лиззи в понедельник говорила. Это когда та женщина мимо прошла.

— А вам обязательно надо языки чесать, если кто мимо проходит.

Брэнгуэн постоял в задумчивости. В тот вечер он отправился в коссетейский «Красный лев» не без задней мысли разузнать что-нибудь еще.

Он узнал, что она была вдовой доктора-поляка. Что ее муж, эмигрант, умер в Лондоне. Что говорит она с акцентом, но понять ее можно. Что живет она с маленькой дочкой по имени Анна, а фамилия женщины Ленская — миссис Ленская.

Брэнгуэн почувствовал, что вступает в волшебный мир нереального. И почувствовал странную уверенность, что женщина эта с ним связана и предназначена ему. И очень хорошо, и правильно, что она иностранка.

Все для него моментально переменилось, словно мир вокруг родился заново и наконец-то он, Брэнгуэн, получил в нем свое место и зажил действительной жизнью. До этого все было сухим, скудным и как бы призрачным. Теперь же вещи обрели ощутимую плоть.

Он не смел и думать об этой женщине. Боялся. И в тоже время постоянно чувствовал вблизи ее присутствие. Но познакомиться с ней он не осмеливался, знакомство, даже мысленное, казалось дерзостью.

Однажды он встретил ее на дороге; женщина была с девочкой. Лицо у ребенка было как яблоневый бутон, а золотистые светлые волосы, освещенные солнцем, как пух чертополоха, торчали в разные стороны, глаза же были очень темными.

Девочка ревниво приникла к матери, когда он бросил на нее взгляд, и поглядела на него хмуро и сердито.

А взгляд матери опять был рассеянным, словно она его почти и не заметила. Но сама эта рассеянность воспламенила ему кровь. Глаза у женщины были большие, темно-серые, с очень темными бездонными зрачками. Он почувствовал слабый ток крови под кожей, каждая жилка его словно вспыхнула отсветом пожара. И он продолжал путь уже совершенно безотчетно.

Он знал, что вот она, его судьба. Мир изготавливался для перемен. Но Брэнгуэн не делал никаких движений — само придет то, чему суждено прийти.