Радуга в небе

Уильямс отсутствовал. Где-то в середине утренних уроков в дверь постучали: спрашивали директора. Мистер Харби вышел — нехотя, сердитый, недовольный. Объясняться с раздраженными родителями он побаивался. Перекинувшись с кем-то словом в коридоре, он опять вернулся в класс.

— Стерджес, — распорядился он, обращаясь к одному из старших мальчиков, — стой перед классом и записывай всех, кто будет болтать. Пройдемте со мной, мисс Брэнгуэн.

В его тоне ей почудилось злорадство.

Последовав за ним, Урсула увидела в вестибюле худенькую блеклую женщину, прилично одетую в серый костюм с фиолетовой шляпкой.

— Я по поводу Вернона, — сказала женщина; речь у нее была правильная. Впечатление воспитанности и аккуратности, которое она производила, странно не вязалось с заискивающими, как у попрошайки, манерами и чем-то неприятным, скользким, как бы подгнившим изнутри. Не леди, но и не простая домохозяйка, жена рабочего — что-то особое, вне общественной иерархии. Но, судя по платью, средства у нее есть.

Урсула сразу поняла, что это мать Уильямса, одновременно узнав, что зовут его Верной. Ей вспомнилось, что и он всегда одет был очень аккуратно, в матросский костюм. И что в нем тоже через эту прозрачную бледность ощущалась какая-то странная червоточина, трупная мертвенность.

— Я не смогла послать его сегодня в школу, — с наигранной вежливостью продолжала женщина. — Вчера вечером он явился совершенно больным — ему было очень плохо, я даже думала вызвать доктора. Вам известно, что у него больное сердце. — И женщина взглянула на Урсулу своими бледными мертвенными глазами.

— Нет, — отозвалась девушка. — Я этого не знала. — Она стояла, чувствуя отвращение и неловкость. Мистер Харби, крепкий, мужественный, с вислыми усами, стоял рядом, в глазах его пряталась еле заметная мерзкая улыбка.

А женщина все не умолкала — неумолимая, бесчеловечная.

— У него больное сердце с самого раннего детства. Поэтому он и школу часто пропускает. Такие наказания ему очень вредны. Утром ему было совсем плохо. На обратном пути я обязательно доктора вызову.

— А теперь кто с ним остался? — послышался басовитый голос директора. Вопрос был с подковыркой.

— Я попросила присмотреть за ним женщину, что мне по хозяйству помогает, она знает, что ему надо. Но доктора я все равно позову, когда возвращаться буду.

Урсула стояла не шевелясь. Во всем этом она чувствовала какую-то смутную угрозу, но странная была женщина — Урсула не могла понять, что ей надо.

— Он сказал мне, что его били, — продолжала женщина, — а когда я его раздевала, чтобы уложить в постель, я увидела, что у него все тело в синяках и ссадинах. Я могу их любому доктору показать.

Мистер Харби покосился на Урсулу, взглядом веля ей ответить. До нее стало доходить — женщина угрожала судебным преследованием за побои, которым подвергли ее сына. Возможно, она хочет денег.

— Я выпорола его, — сказала она. — Он очень меня рассердил.

— Сожалею, если он вас рассердил, — сказала женщина. — Но так избивать — это уж слишком. Я могла бы показать доктору следы и уверена, что если бы про это узнали, вас бы не одобрили.

— Я выпорола его за то, что он меня лягал, — сказала Урсула, сердясь на то, что приходится как бы извиняться; мистер Харби стоял рядом, поблескивая глазами, — противостояние двух женщин втайне доставляло ему удовольствие.

— Я крайне сожалею, если он так плохо себя вел, — сказала женщина, — но не могу себе представить, чтобы он заслуживал такого обращения. Утром я не смогла отправить его в школу и, по правде говоря, у меня нет денег на доктора. Разве позволительно учителю так избивать детей, мистер Харби?

Этот вопрос директор оставил без ответа Урсула ненавидела себя, ненавидела мистера Харби с его хитро поблескивающими глазами и злорадством по малейшему поводу.

— Для меня это лишний расход, а я и так из кожи вон лезу, чтоб у ребенка все было не хуже, чем у других.

Урсула помалкивала. Она глядела в окно, где по асфальтированному двору ветер гонял клочок грязной бумаги.

— И уж конечно, так бить ребенка не годится, особенно если здоровье у него слабое.

Урсула решительно устремляла взгляд в окно, как если бы не слышала ее слов. Вся эта сцена настолько претила ей, что она, уже словно потеряв всякую чувствительность, не подавала признаков жизни.

— Я знаю, что иногда он очень непослушен, но так бить — это уж чересчур. У него все тело в синяках.

Мистер Харби был стоек и неколебим и ожидал лишь окончания сцены, глаза его поблескивали, а в уголках их обозначились иронические морщинки. Он чувствовал, что овладел ситуацией.

— И ему так плохо было. Я даже в школу сегодня не решилась его отпустить. Он голову, от подушки поднять не мог.

И на это ответа не последовало.

— Ну, теперь вы понимаете, сэр, почему он пропустил школу, — сказала женщина, повернувшись к мистеру Харби.

— О да, — грубо и небрежно бросил он.

Урсуле неприятна была эта грубая мужская победа. И женщина тоже была ей крайне неприятна. Неприятным казалось все.

— Так что постарайтесь помнить, сэр, что сердце у него слабое. И такие вещи действительно у него на здоровье отражаются.