Радуга. Цыган и девственница. Крестины

«Мне не совсем ясно, Урсула, что могли бы вы предпринять, — гласил ответ, — если только вы не пожелаете стать учительницей начальной школы. У вас есть аттестат зрелости и он дает вам право на место неквалифицированной учительницы в любой школе с годовым жалованьем в пятьдесят фунтов.

Я не нахожу слов выразить, как глубоко сочувствую вашему желанию чем-нибудь заняться. Вы постигнете все величие человечества, полезным членом которого вы являетесь, и внесете свою долю работы в выполнение его высокого предназначения. Это вам даст чувство глубокого удовлетворения и самоуважения, которых никакие другие обстоятельства вам не дали бы».

Сердце Урсулы упало. Как бездушно и холодно звучали для нее эти слова. Но они совпадали с ее желанием — это было то, в чем она нуждалась.

«Вы очень восприимчивая натура, — говорилось дальше, — чрезвычайно отзывчивая. Стоит только приложить терпение и научиться выдержке, и из вас получится хорошая учительница. Во всяком случае следует попробовать. Вам надо поработать неквалифицированной учительницей год или два, дальше вы можете поступить в колледж для завершения вашего образования, где вы, конечно, добьетесь диплома. Я определенно настаиваю и искренно желаю убедить вас в необходимости продолжать занятия и добиваться ученой степени. Это даст вам определенную цель, поможет занять положение в свете, и увеличит возможность выбора деятельности.

Я буду гордиться тем, что моя воспитанница добьется экономической независимости, имеющей гораздо большее значение, чем это кажется на первый взгляд. Сознание, что одна из моих учениц сумеет добиться свободы выбора жизненного пути доставит мне большую радость».

Для Урсулы все это было сплошным отчаянием и ужасом, и возбуждало чувство ненависти, но пренебрежение матери и жестокость отца постоянно толкали ее к ссорам; она вечно чувствовала себя в этом доме паразитом и постоянно испытывала жгучие уколы матери, раздраженной явным ее неодобрением.

В конце-концов она решилась заговорить. Суровая, замкнутая, молчаливая, она в один вечер прокралась в мастерскую отца. Из-за дверей доносились удары молотка по металлу. При ее входе отец поднял голову. У него было раскрасневшееся, оживленное лицо, напоминавшее его лицо в юности; волосы были так же густы и красивы, усы аккуратно подстрижены над широким ртом. Он имел рассеянный вид, как всякий человек, оторванный от работы, которой он поглощен целиком. Ему бросилось в глаза упорное безразличное лицо дочери. Сердце его сжалось от предчувствия.

— В чем дело? — спросил он.

— Могу я, — начала Урсула, глядя в сторону и избегая его взгляда, — могу я уйти куда-нибудь работать?

— Уйти куда-нибудь работать? Зачем? — Его голос звучал строго, сурово и взволнованно.

Это ее взорвало.

— Мне нужна другая жизнь, не та, которую я веду здесь.

На мгновение он задохнулся от бешенства.

— Другая жизнь? — повторил он. — Какой же другой жизни тебе надо?

Она запнулась.

— Мне хочется чего-нибудь помимо домашнего хозяйства и безделья. Я хочу зарабатывать что-нибудь.

Своеобразная резкость ее речи, гордая непоколебимость юности, не желавшей признавать его, подействовали на отца ожесточающим образом.

— А на какой заработок для себя ты рассчитываешь? — спросил он.

— Я могу быть учительницей. Мое свидетельство дает мне на это право.

Он рад был бы отправить ее свидетельство в преисподнюю.

— Каким заработком обеспечит тебя твое свидетельство? — спросил он язвительно.

— Пятьдесят фунтов в год, — ответила она.

Он смолк, власть ускользала из его рук.

В глубине души он таил мечту, что его дочери будут свободно обходиться без заработка. Деньги его жены и его собственные приносили четыреста фунтов в год. В случае необходимости они могли бы коснуться и капитала. Он не думал о своем обеспечении в старости. Ему хотелось видеть своих дочерей настоящими барышнями.

Пятьдесят фунтов стерлингов в год равнялись фунту в неделю — сумма, достаточная для самостоятельной жизни.

— А как ты думаешь, что за учительница выйдет из тебя? У тебя нет ни на грош терпения с твоими братьями и сестрами, а ты хочешь взяться за целый класс. И потом мне кажется, ты не очень-то любишь этих грязных, тупых школьных обезьян?

— Они не все грязные.

— Ты увидишь, что они не все чистые.

В мастерской стало тихо. Свет лампы играл на блестящей поверхности серебряной чаши, лежавшей перед ним, на резце, в горне, на молоточке, которым он работал. Бренгуэн сохранял на лице странную гримасу, похожую на улыбку, но то была не улыбка.

— Может, мне попытаться? — спросила она.

— Можешь делать все, что взбредет тебе в голову, и идти — куда тебя черт дернет.

Ее лицо оставалось упорно-напряженным, безразличным и равнодушным. Такое выражение всегда доводило его до исступления. Внешне она продолжала сохранять спокойствие.

Холодная, сдержанная, ни малейшим жестом не выдавая своего внутреннего состояния, она повернулась и вышла. С напряженными нервами принялся отец за работу. Потом сложил инструменты и пошел домой.