Радуга. Цыган и девственница. Крестины

С низким глухим шумом, похожим на раскаты грома, дом снова пошатнулся, задрожал, послышался странный треск, переходящий в грохот и шипение. Вода поднималась, как прилив на море. Фиолетовая старая рука унеслась, все пропало, все, кроме прибывающей воды.

Иветт повернулась в слепом бессознательном бешенстве, метнулась, как безумное животное, вверх по лестнице, торопясь забраться повыше. Она еще не добежала до дверей своей комнаты, когда вдруг остановилась, парализованная страшным, невыносимым звуком, раздавшимся в тот момент, когда дом качнулся.

— Дом тонет! — неистово завопило бледно-зеленое лицо цыгана. Он впился глазами в ее сумасшедшее искаженное лицо.

— Где труба? Задняя труба? В какой комнате? Каминная труба будет стоять!

Он смотрел ей в глаза со страшной свирепостью, заставляя ее понять и она кивнула со странным, безумным самообладанием, кивнула совершенно спокойно, повторяя: «Тут! Тут! Все в порядке!»

Они вбежали в ее спальню, в которой был узкий камин. Это была большая комната с двумя окнами, по одному на каждой стороне огромной дымовой трубы. Цыган беспрерывно кашляя и весь дрожа, подошел к окну и выглянул вниз.

Внизу, между домом и крутыми склонами гор, катил сплошной дикий неуправляемый поток воды, мчавший разнообразный мусор, обломки построек, зеленую будку Ровера. Цыган не переставая кашлял, с тревогой глядя вниз. Дерево за деревом падали, смытые водой, глубина которой достигла, должно быть, футов десяти. Дрожа и прижимая мокрые руки к груди, с выражением покорности и судьбы на мертвенно-бледном лице, цыган повернулся к Иветт. Пугающий неистовый скрежет разорвал дом, послышался сильный, сотрясающий все вокруг шум прорвавшейся воды. Часть дома обрушилась вниз, пол поднялся и ходил под ними ходуном.

На некоторое время они оба застыли в изумлении. Затем он воодушевился:

— Нехорошо! Очень нехорошо! Это выстоит. Это здесь выстоит. Смотри! Этот камин! Как башня! Да! Хорошо! Хорошо! Раздевайся и ложись в постель. Ты умрешь от холода.

— Все хорошо! Очень даже хорошо, — сказала она, сидя на стуле и повернув к нему белое безумное личико, с жалко свисающими слипшимися прядями волос.

— Нет! — закричал он. — Нет! Снимай с себя одежду, я разотру тебя полотенцем. Я сам разотру. Когда падает дом, тепло умирает. Если не падает, надо жить, а не умирать от воспаления легких.

Кашляя, сильно дрожа, он потянул за край тяжелого от воды вязаного свитера. Чтобы преодолеть дрожь и прекратить пытку холодом, надо было избавиться от этого мокрого жесткого панциря.

— Помоги мне! — крикнул он приглушенно. Она послушно схватила край свитера и потянула изо всех сил вверх. Через мгновение он уже стоял в подтяжках.

— Снимай свою одежду! Растирайся полотенцем! — свирепо командовал он, отчаянно, как на войне.

И, как одержимый, вытолкнул себя из брюк, избавился от мокрой прилипшей рубашки, возникая худым и мертвенно-бледным, дрожа каждой фиброй своего тела от холода и шока.

Он схватил полотенце и начал быстро растирать свое тело, громко стуча зубами. Иветт смутно сообразила, что это мудро. Она попыталась снять платье. Он стянул с нее эту ужасную мокрую, смертельно обнимающую оболочку, потом, продолжая растираться, направился к двери, идя на цыпочках по мокрому полу. Там он остановился, обнаженный, с полотенцем в руке, окаменевший. Он смотрел на запад, куда выходило окно, и наблюдал за заходом солнца над грязным мутным потоком воды, полным смытых деревьев и мусора. Угол дома, где находилась веранда и ступеньки, снесло. Стена обрушилась, выставив обнаженные этажи. Лестницу тоже унесло.

Мужчина неподвижно смотрел на воду. Холодный ветер обдувал его. Затем огромным усилием воли он сжал грохочущие зубы и снова вернулся в комнату, закрыв дверь.

Иветт, голая, мелко дрожащая, чувствующая себя совсем больной, пыталась насухо вытереться полотенцем.

— Все в порядке! — воскликнул он. — Все в порядке! Вода больше не поднимается! Все в порядке!

Он начал растирать ее своим полотенцем. Сам непрерывно весь дрожа, он держал ее крепко за плечо, и медленно, в оцепенении растирал ее нежное тело, пытаясь даже вытереть насухо жалкие склеившиеся волосы.

Вдруг он остановился.

— Сейчас ложись в постель, — скомандовал он. — Мне надо растереть себя.

Его зубы ходили клац-клац-клац-клац, глухим стуком обрезая его слова. Иветт с трудом и в полусознании доползла до своей кровати, продолжая мелко дрожать. Он, делая бессвязные движения, пытаясь держаться спокойно и растереть себя до тепла, опять подошел к дверному проему, чтобы оценить ситуацию.

Вода немного поднялась. Солнце село, и на небе виднелись лишь красноватые отблески. Он сбил полотенцем волосы в черный, мокрый спутанный комок, затем остановился, чтобы отдышаться во внезапном приступе дрожи, снова выглянул в окно, затем опять стал растирать себе грудь, но новый приступ кашля начал одолевать его. На полотенце появились красные пятна: он где-то поранился, но тогда сгоряча не почувствовал боли.