Радуга (Мой далекий берег)

— Не понимаю я вас, мужчины, — Сольвега выпятила алые губы. — Не проникнут ее. Кромцам так пылью очи застило: решат, что сами больны, чем поверят в сказку. Сколько она лет тут жила? Десять? А кто разглядел? Вот этот только, — она кивнула на бледного Сашку. Тот молчал, лишь судорожно растирал на предплечье похожее на крапивный ожог пятно. — Юрий, ты ее узнал?

Он пожал широкими, как у деда, плечами:

— В лицо знал, — отозвался медленно, — а кто — нет.

— В лицо ее пол Кромы знает. Ладно, первый Мартин увидел.

— Не обижайтесь, — засопел аптекарь. Нос его всегда отвечал на житейские бури самым неподходящим образом.

— На обиженных воду возят.

— На сердитых, — зубами выдирая из ладони занозу, поправил улыбчивый Андрей. Он сегодня колол дрова для мыльни — вот вам удовольствие.

— Держать взаперти и лицо закрыть.

— Головня под горшком.

— Кумушки изойдутся. Какая в печной трубе застрянет от любопытства.

Ястреб ухмыльнулся. А Сольвега — та вовсе рассмеялась в голос.

— Мужчины! Разума — как в телках! Ты где жену брал? — напустилась она на Ястреба. — В Исанге?

— Или Согдае.

— И с собой оттуда привез. Так и надо из нее шемаханку сделать. Волосы, лицо… — Сольвега закусила краешек рта.

Савва радостно всплеснул ручищами:

— И поярче. Чтобы все видели.

— Радость моя, — ведьма прижала к животу его голову. — Вот и пойдешь с Лэти на торг, у него ума поболе вашего. Дай им денег, — обратилась она к Ястребу. — Сразу можно не платить, только задаток, зато полновесным золотом. Шелков цветных, алтабасу, тасьмы всякой. Надо ж приодеть молодую жену. А то в Кроме они все, как мыши, серые. Дальше…

— У меня снадобья есть, — вставил шельгу аптекарь. — Я когда-то духи готовил и притирания. Пока магистрат указ не издал, за них теперь женщин секут и с мужей и отцов «вину» взимают. Но если не делаю, это не значит, что все забыл.

— Тогда забирай Тильду, как договорились. Пришли с ней, — Сольвега медленно загибала пальцы, — сок тайского ореха, дубовые «яблочки», сурьму… Запомнишь?

Мартин хмыкнул и украдкой вытер нос.

Жизнь начиналась веселая. Продавая старушкам светоянник продырявленный и жестер от костоломки и желудочных хворей, вылавливая из пузатой бутыли пиявок для почтенных отцов семейства супротив полнокровия и иных каких томлений, всегда знал сутулый некрасивый Мартин, что время его еще не настало. Заплутало где-то время среди паутины и вереска, среди пыли в пустых зазорах городских башен. Свистит время крыльями ласточек, смеется кукушкой за тинистым Закромным прудом. Толок в ступке зелья, кивал болтливым соседкам, купал недовольную Маруську в настоях полыни — и ждал, ждал… Не минуло, не обошло, как боялся. Не упустить бы теперь, ухватить павлиний хвост, чтобы не убежало водой сквозь пальцы. Не утекло зыбкой радугой, помнящейся только по снам.

…- Мы уже встречались… — под обезумевшими пальцами неуклонно превращалась в мятый пирожок шляпа, угловатая пряжка грызла ладони. Сутулая фигура, длинный нос, лоскутное платье, более приличное жонглеру, чем аптекарю — и мятущийся удивительный голос: хорал подвешенных над морем колоколов. Губы женщины дрогнули улыбкой.

— Нет. Я никогда в этом доме не жила.

— Да нет же! — он в сердцах отбросил шляпу. Глупости какие. Должна петь, зовя к подвигам, серебряная труба. Выходить из стен… нет, прямо из солнца герои. И он — говорит совсем не то. — Юрий — он знаменщик.

Ну услышь же меня! Прикажи упасть на колени. Коснись клинком плеча. И я пойду, куда ты захочешь. На бой, на дыбу, даже в печальный тлен Терема Хрустального.

— Так вам нужен Юрий?

Похоже, она счастлива была, что недоумение разрешилось так скоро.

— Да, Юрий мне нужен, — с сопением признался он, вспомнив сон. Чуть портилась погода — и нос… «Врачу, исцелися сам…» Отвернувшись, он незаметно вытерся рукавом.

— Юрий рубит дрова. Я позову.

«На дворе трава, на траве…»

— Я насчет девочки, — буркнул аптекарь, чтобы спрятать смущение. — Господин Крадок вернулся с челядинами. А она хворая. Прибиралась бы и готовила мне с Маруськой, а я бы ее лечил.

— Маруська?

— К двери привязал. У нее лапы грязные. А дверь отперта была, вы не удивляйтесь.

Солнце… странный запах… гнилой… ушло.

— Маруська левретка.

Женщина глядела так, словно ждала от аптекаря еще каких-то слов. И он готов был их произнести.

— А ты… вы… кто?

Ну вот, спросил и спросил. И пол не провалился. А-а. И Мартин швырнул под ноги совершенно испорченную шляпу.

Торговые ряды Кромы считались когда-то лучшими по Берегу — сделанные из белого камня с резьбой из цветов и трав, с высокими двускатными крышами, с коньками из лошадок и петушков, гривы и гребешки вились, как морские волны. Но пользоваться рядами осмеливались сейчас лишь немногие заезжие гости, а местные толпились больше на тесной площади между заброшенными рядами и каменными же магистратскими амбарами, обведенными деревянной галереей, и обрывистым берегом Радужны. Возы задирали оглобли, словно сдаваясь. Торг казался игрушечным и унылым.