Радуга (Мой далекий берег)

У нее не было сил вырываться. Но она вырывалась все равно. Горячечный шепот плескал отчаяньем. Он разобрал только, что любая прирожденная ведьма, любая, любая может принять родовой клинок. Она жалеет, что воскресла. Она не может так жить.

— Я ненавижу себя!

— Тише. Поранишься.

— Ну и что?..

И тогда мужчина встал на колени.

Не было ни полной луны, ни трижды вспаханного поля. Душная комната, молнии, дождевые потеки на щербатом оконном стекле.

— Берегиня! Я требую полного благословения.

Смысл слов сначала не дошел до нее. А когда она поняла, то едва сдержала смешок.

— Я мертвец, Ястреб!

— «Любой мужчина страны по имени Берег раз в жизни имеет право просить, и ему не может быть отказано.»

— Я помню.

Государыня выпрямилась.

— Я спрашиваю тебя, Ястреб, — ритуальные слова текли сами собой, хотя она уже и забыла, когда произносила их в последний раз, — осознаешь ли ты все последствия своей просьбы?

Он встал, подошел к окну, проверил задвижки, проверил, надежно ли закрыты занавесы, не просочится ли хоть искра света. Проверил дверь, наложил засов. Защелкнул печную заслонку. Вернулся к постели.

— Да, осознаю.

Это случилось неожиданно. Он знал, как это будет, и все равно едва не опоздал. Когти полоснули по щеке и груди. Рысь. Значит, сначала рысь… Потом даже ему не стало хватать дыхания. Отстраненно Ястреб помнил, что прошло не более двух мгновений. Порождения этой земли были прекрасны. Он держал, прижимая к груди, захлебываясь воздухом и кровью… Лань… медведица… змея… мышонок… кошка… хлестнувший по глазам ивовый прут… язык огня. Молния. Молния извивалась в руках, колола искрами, сжигала кожу, пошли волдырями ладони. Ястреб зашипел сквозь зубы, отворачивая лицо. Не кричать. Берегиня, Бережка… ни полной луны, ни трижды вспаханного поля… но я же люблю тебя, всю, любую, эту сотню лет. Зубы хрустнули, наполнив рот кровью. Женщина бесконечно вздрагивала в его руках.

Молния взорвалась над домом, заставив его содрогнуться до корней. Застучали по черепице кирпичи разбитой трубы. Обрушился град. Ветер с корнем вырвал вековые осокори в саду. А потом наступило утро.

Солнечный луч прокрался в комнату робко и даже виновато — ведь пускать его не хотели! Покачал тени листьев на полу, заглянул в кувшин с водой для умывания, запнулся о завиток зеркальной рамы, обогнул брошенную одежду и пелены и неуверенно прикоснулся к мужскому плечу. Ястреб вскочил, словно и не спал, и тут же зашипел сквозь зубы: ожоги и царапины напомнили о себе непереносимой болью. Он взял с печной полки чашу с вином и пил большими глотками, руки тряслись, он ухмылялся, шипел, когда вино проливалось на израненную грудь. После в ход пошла бутыль с льняным маслом.

Государыня продолжала спать, когда Ястреб, точно завершая ритуал, бинтовал щедро промасленным полотном ее тело, несмотря на обожженные руки, аккуратно и точно накладывая каждый виток. Солнечный зайчик сердито дулся в уголке. Ястреб нагнулся поцеловать спящую, когда двери заколотились от стука. Он с мечом встал на пороге, резко рванул створку на себя. Гостиничный слуга охнул, перепугавшись не меча, а его вида — вздувшихся красных рубцов на широкой груди.

— Ми-милостивец… к в-вам…

— Там паутинник, — объяснила из коридора совершенно одетая, сумрачная Сольвега. — Ночью был трясун и град, крыши посрывало. Они думают, мы виноваты.

— Оч-чень хорошо, — осклабился Ястреб. — Сейчас выйду. А вы на конюшню, берите самых лучших…

— Конокра…

— Я всегда плачу за то, что бью, — Ястреб переступил через ноги растянувшегося слуги. — Давай, Сольвега!

Он легко, танцуя, сбежал по лестнице. Мышами метнулись в стороны какие-то люди. Ястреб рубанул ожидающий на крыльце почти человеческий силуэт. Успел закрыться от вспышки дверью. Сталь меча вишнево светилась, черен жег и без того обожженную ладонь.

— Ходу, детки, ходу! Верхом не ездил, понимаете…

Истосковавшиеся по скачке кони шутя перепрыгнули хлипкий заборчик, задами гостиницы вымкнулись на кривую уличку, простучали под брамой и по подъемному, прикипевшему к берегам рва мостику. Лови ветра в поле…

Женщина смотрела в воду. Ручей струился, как атласная лошадиная шкура. Сквозь нее проступали песок… яркие камушки. Крупная рыба замерла в хрустале. Слабо пошевеливала плавниками, светила серебристо-серой в пятнышках спинкой. Форель. Солнечные блики, скольжение придонных трав… Женщина вдруг перегнулась пополам, зажимая рот перевязанными ладонями.

— А-а-а!!.

Крик разметал кусты, разодрал вечерние тени, заставил умолкнуть жабий хор.

Савва, криво поставив истертые скачкой ноги, пробовал дотянуться до веревки, а она крутилась, как живая, и вместе с ней крутилось тело Сашки. Андрей подпрыгнул, рубанул ножом, Ястреб поймал висельника. Беспощадно давил скрещенными ладонями остановившееся сердце. Андрей, отодвинув высунутый язык, припал губами к Сашкиному рту.

— Что? Что здесь?! — добивалась перепуганная Сёрен.

— Сашка повесился.

На полянке был короткий ад.