Радуга (Мой далекий берег)

Даже ведьма не бралась угадать заранее, где и каким явится он случайному гостю и явится ли вообще. Хрустальный терем мог обернуться в полдень, когда высохла роса, просто зеленой нежной полянкой среди берез. Ночью — вознестись над дубами искрящейся и колючей гиацинтовой друзой, где угловатые стрельницы сплетены арками и паутиной мостов в дробящей луну росе. Или явиться просто тесовым кромом с угловыми башенками под шатровыми крышами и усеченными куполами; с резными столбами, подпирающими крыльцо…

Из хвостатых туч выбрался осколок луны, смутным светом озаряя темную, едва присыпанную снегом землю, раскинутые над дорогой древесные сучья и на одном из них крутящийся на веревке мешок, тяжело обсаженный вскрикивающим со сна вороньем. Под их весом и собственной тяжестью он вращался вокруг оси, да еще неловко покачивался под порывами ветра. Луна ныряла в тучи и всплывала, как утопленник, и вместе с этим расплывался в воздухе и вновь возникал силуэт повешенного. Зря Соланж вспомянула Ольгу. Ястреб запнулся. Высек на сосновую ветку огонь, поднял повыше самодельную походню. С хриплым карканьем и хлопаньем крыльев вороны ушли в небо. Ведьма вскрикнула и впилась зубами в собственный воротник. Лицо повешенной было искажено и поклевано, но узнаваемо все еще.

Соланж узнала в повешенной Ивку.

— На собственных косах! — охнул Савва. — Кто ее?

Шум ветра и шорох трущихся голых ветвей. Никого.

Если до того они двигались осторожно, то теперь — осторожней вдвойне. Впереди Ястреб, словно на мягких кошачьих лапах — ветка не треснет, не шелохнется сучок. Следом Савва с Соланж — куда подевалась так заметная в городе его неловкость! Замыкали кривопалый Тумаш и чернолицый седой — Лэти. Проводник. Вот так в одно сплелись судьбы судьи, жертвы и палача, снова некстати подумала Соланж, втянула запах сухой листвы, хвои и снега. И дыма. Дымом пахло совсем чуть-чуть. Может, все еще тлела позади брошенная в снег походня Ястреба. Соланж оглянулась: огня видно не было.

— Неласково нас встречают…

Стоило выйти из-под защиты деревьев, как недобрый ветер секанул в лицо снегом, сдирая кожу со щек. Снег пах затхло, как вообще-то пахнуть не может — точно к нему подбавили лежалой пыли из погребов. Соланж зажмурилась, споткнулась и полетела вперед. Савва успел ее поймать, больно прижав складку отвисшего живота. Лэти склонился над тем, что заставило Соланж запнуться. Почти утонув рукоятью, из снежного сугроба торчал меч. Пограничник выдернул его, и все склонились над находкой, повернувшись к пурге спиной.

— Ивкин корд, — ощупав рукоять, вздохнул Ястреб. — Сам ей заказывал, когда в Кроме еще жил, к кузнецу бегал… Вот здесь по крестовине завиток. И рукоять кожей обмотал, чтобы в руке не скользила…

Он скрипнул зубами. В зимней ночи это звучало страшно.

— Сама там, меч тут… — недоумевал Савва.

— И следов никаких.

— А то. Вон как метет.

— А может…

Пограничник с надеждой оборотились к Соланж. Она, закусив губу, помотала головой: сотворять сплетение поиска нынче было, что в ступе воду толочь. Ведьма не чувствовала государыню. Похоже, потуги проводника Лэти, которые Соланж чуяла, также к удаче не вели. Владыки дара были сейчас, как коты без усов: шатает из стороны в сторону, быть бы живу, какие уж мыши! Еще видела себя ведьма осенней птицей, затерявшейся в Чермном море, и вырия не найти. Страшно было ей.

Отряд медленно продвигался против ветра, увязая в снегу, спотыкаясь о кочки, которые тот скрыл, но не сгладил. Метельная темнота вдруг сверкнула парой красных глаз, дохнула горловым рычанием, вонью псины. Перелетев через препятствие и пропахав носом землю, громко выругался кривопалый пограничник. С носа закапала кровь. С одинаковым шорохом из ножен выплеснули четыре меча. Соланж тоже выставила перед животом корд, который ей навязали почти насильно. Своим ведьмовским, не хуже кошачьего, зрением, разглядела старуха и то, чем закусывал волк, и то, обо что споткнулся Тумаш. И завизжала. Волк вскочил и с добычей в зубах исчез в замети. К счастью, зверь был один. Остальные, похоже, успели наесться прежде, а этот оказался то ли слишком жаден, то ли нерасторопен. Лежал и потихоньку грыз… Но кое-что оставалось. Достаточно, чтобы понять, что убили бродяг не волки, а точные удары меча. Рядом с телами обнаружились глубокие следы полозьев, копыт и замерзшие конские яблоки. Сани, или что там было, в сопровождении большого конного отряда, проезжали и разворачивались здесь еще до снегопада, или когда снегу было совсем немного. Отброшенные комья земли, взрытая, измочаленная трава так и замерзли. И поэтому, несмотря на пургу, след читался отчетливо.