Радуга любви

— Вы обо мне плохо думаете, мэм. Однако же я глубоко убежден, что лучше не лезть под копыта быку. Пойдемте в дом, не к чему нам тут жариться на солнцепеке. — Приподняв бровь, он оглядел ее с головы до ног. — Вам, наверное, жарко?

Ее молочно-бледная кожа была нежной и гладкой, точно фарфор. На лбу поблескивали капельки пота. Скулы, уже подрумяненные солнцем, оттеняли впалую бледность щек. Ей бы помолчать, успокоиться, но и его краткий вопрос и пляшущий язычок зеленого пламени в глазах почему-то вызывали у нее желание съязвить, уколоть его.

— Вы поразительно догадливы, мистер Бенедикт!

— На этом мы и остановимся, хорошо, мисс Нортон? — Он взял ее за руку, хотя она и пыталась уклониться от прикосновения. Но не тут-то было. Поджав губы, она отвернулась, по руке словно прошла электрическая искра, и это смутило ее.

— Это нервы, — невозмутимо заметил он, будто бы ощутив ее дрожь. — Когда у меня убежала кобыла, я тоже нервничал, но ничего — прошло.

Она покраснела и потянула руку, чтобы освободиться, но тут же поняла, что это напрасная трата времени. Она и так выглядит достаточно нелепо. Ей пришлось довольствоваться лишь тем, что она сумела придать своему голосу шутливый тон, хотя и прозвучал он слегка фальшиво.

— И вовсе нет, мистер Бенедикт. Я не нервничаю. Правда, вы напугали меня, вот и все!

Он не без злорадства скривился.

— Меня тогда едва не хватил удар. Глупо ведь?

Пейдж не ответила. Что она могла сказать? Внутри у нее все кипело, но держалась она спокойно, даже с прохладцей. И это в то время, как ее охватило какое-то странное беспокойство и возбуждение. Словно неслась она куда-то на бешеной скорости. Она украдкой обвела взглядом его плечи и голову, словно бы обозначила контур, тщетно выискивая в нем хоть какое-то сходство с Джоэлем. Неожиданно он повернулся к ней, и Пейдж вздрогнула, смущенная и рассерженная тем, что он подсмотрел, как она пялится на него. Земля под ногами у нее обнаружила вдруг свою предательскую зыбкость, разом утратив присущую ей твердость, — так проявили себя зыбучие пески столкнувшихся противоположностей. Иногда это случалось с нею, и она уже ничего не могла поделать. Однако необходимо быть вежливой с этим человеком, от этого многое зависит, очень многое. Но кое-что уже прояснилось: он не намерен облегчать ей задачу. И все-таки они могут еще поиграть в эту игру — жмурки. Или же отказаться от нее и просто исчезнуть!

Видимо, эти размышления отразились на ее лице, потому что у него появилось вдруг странное выражение, словно бы он от души забавлялся.

— Так идете вы или нет? Я смотрю, вы очень привередливо взвешиваете все «за» и «против».

Горло у нее дернулось, она быстро сглотнула, как если бы все ее смятение собралось в комок.

— Стало быть, мы не улетаем прямо сейчас? Вообще-то все мои вещи остались в офисе.

Он помедлил, поглядев на нее сверху вниз, не наклоняя головы. Этот нехитрый трюк очаровал ее, смутно напомнив Джоэла.

— Дитя мое! — Он нарочно растягивал каждое слово. — Даже чтобы спасти изнывающего от тоски влюбленного, я не намерен срываться куда-то в песчаную бурю.

Она нахмурилась, напряженная, как скрипичная струна.

— Песчаная буря? Но ведь не здесь же? — Глаза ее негодующе сверкнули.

— Именно здесь! — Нет, он точно дразнил ее. Пейдж сжала зубы. — И не так далеко отсюда. Вы не могли не заметить: воздух буквально пропитан электричеством.

Она не решилась ответить ему. Слишком уж явный намек, слишком язвительный взгляд этих зеленых глаз. Она столько готовилась, столько ждала не для того, чтобы здесь пикироваться, хотя как было бы приятно съездить ему по уху, да так, чтобы зубы затрещали. Она вскинула голову, испугавшись такой примитивной реакции: неужели она уже впитала в себя эту странную, дикую красоту? Неужели уже подчиняется ей? Сердце ее забилось сильнее. В таком случае она должна понимать, что происходит. Скорее всего виноват во всем Тай Бенедикт. Мужское его естество, откровенно проступая во всем облике, ее раздражало, а аура непоколебимого высокомерия, должно быть неотделимая от физической его природы, вообще выводила ее из себя. Регресс. Атавизм. Он принадлежал другой эпохе. Той, когда мужчины были всем, а женщины — так, ничем! И Пейдж тоже была бы ничем, если б не восхищение, почтение даже, с которым относились к ней молодые люди ее круга (но вряд ли она это понимала). Выдержав его испытующий взгляд — взгляд уверенного в себе мужчины, она вернула его с таким же нарочитым спокойствием.

— В следующий раз я, пожалуй, причешусь, — проговорила она вкрадчивым, елейным голоском.

— В следующий раз? — Его глаза вспыхнули и странно потемнели.

— Когда мы увидимся в следующий раз, — уточнила она.

— Очаровательно. Продолжайте. Вы меня интригуете! — Голос у него был язвительным и высокомерным, однако холодность не могла скрыть другого — врожденной склонности к какой-то бесшабашной удали, унаследованной им от отца, Герцога Бенедикта.

Она инстинктивно поспешила отвести взгляд: что-то внутри нее предостерегало ее от подобных мыслей.

— Вы, как видно, женоненавистник, мистер Бенедикт.