Радуга 2

— Я и не предлагаю на улицу идти: насмотрелся, спасибо, — критически оценивая взглядом товарища, заметил Иван. — Чего — очки разбили, что ли?

— Знаешь, Ваньша, из всех сплошных минусов сегодняшнего- дня есть только один плюс, — ответил Шурик, пытаясь сделать несколько шагов, как человек, вставший на коньки впервые в своей жизни. — И это не торжество демократии на всей Земле.

Он, прихрамывая на обе ноги, походил взад-вперед, осторожно изобразил своими руками элемент танца маленьких утят и продолжил:

— Чудесным образом зрение мое восстановило утраченные в- далеком детстве диоптрии. Так что могу теперь обходиться без своих окуляров. Нечего было сегодня разбивать, а то мог с успехом проделать это не единожды.

Иван тем временем опять подошел к телу мента, не решаясь вытащить свой арбалетный болт из его горла. Наконец, махнул рукой и отвернулся. Весь его вид можно было охарактеризовать одним словом: мрачность. Даже — двумя: мрачная мрачность.

— Что такое, Ванадий? — поинтересовался Шурик. — Да тут такое дело получается, — вздохнул тот в ответ. — Я же за свою жизнь даже мотылька не обидел. Белочек с руки кормил, зайчикам дорогу уступал.

«Ага», — согласился Шурик мысленно. — «Мышек в общаге дрессировал. Котов воспитывал по понятиям».

— Всякое, конечно, в жизни бывало. Но вот такое, — он- дернул рукой в сторону тела, — впервые. Лишил человека жизни. Это полбеды. Можно как-то смириться, что, если бы не я — его, то он — тебя. Пренепременно. Но это же человек системы. Какие бы дурацкие законы она не устанавливала — их надо выполнять. Или, по крайней мере, стараться не сильно нарушать. Иначе — становишься вне этого идиотского Закона. Короче, чувствую вину за собой. Могу сто раз сказать себе, что прав. Но попадешься в руки толстой тетки — она заявит, что виновен. И — пожизненное заключение. Кранты.

— Да плюнь ты, Иван, и разотри, — убежденно возразил- Шурик. — Это же не человек. Одев мундир и опустившись до уровня дворового хулигана, возомнившего себя божком, он становится — кем? Правильно — оборотнем. А оборотни неминуемо заканчивают стрелой в жизненно важный орган, пусть даже и не серебряной. К тому же дворовые хулиганы не в состоянии лишить тебе свободы. Нам надо выжить, Иван. Такой простой человеческий инстинкт. И никакие придуманные законы его победить не смогут. Пока нам это удается. Так что, терзания закончены. Баста! Согласен?

— Да, — решительно ответил Иван. — Тогда пошли? — Погоди-погоди, — махнул рукой Шурик. — Нам не просто- уйти отсюда надо. Нам надо добраться до моего офиса на Большой Морской.

Он обрисовал кратенько положение вещей: где шел, что видел, как в «Баррикаде» казино крушат бывшие властители города. Идти-то к «Дуге» — сущий пустяк. Но это по улице. А там что-то типа комендантского часа. Наверно, еще снайперов по крышам главных улиц расставили. Будут очень жестко контролировать любое перемещение. По крайней мере — первое время.

— Шурик, — внимательно выслушав весь сказ, вздохнул Иван. — Ты, будто про оккупацию рассказываешь. Как в кино про подпольщиков. Когда-то в армии в госпитале я прочитал книгу двух монахов. Тайная перепечатка нелегального издания «Молота ведьм». Много, конечно, там всякой пурги. Да почти все — полная ерунда, хотя и с цитатами из Библии. Мне запомнилась одна идея, отчего тускнеют зеркала. Эти монахи, фанатики, но отнюдь не идиоты, пытались «научно» объяснить «дурной глаз» ведьм. Точнее, воздействие оного на младенцев, неверующих и зеркала. Душа, говорят, отображается через взгляд. Если она черная, ядовитая, обуяна дьяволом, то отравляет вокруг себя даже воздух. По направлению взора. Если в глаза ведьме не смотреть, то можно дальше себе гулять, пирожки с зайчатиной кушать. Ну, а взглянул — хана, уповай на особенности своего организма. Посредством воздуха отравляются, сначала, глаза потерпевшего человека раннего Средневековья, потом яд касается души. И, в лучшем случае — расстройство желудка, в худшем — тоска, иногда — помутнение рассудка, неведомая и неизлечимая болезнь и, в конечном итоге — кайки лоппи. То есть, безвременная кончина. Глаза — зеркала души. Если злым и недобрым глазом глядеть в обычное зеркало, оно тоже не выдержит. Помутнеет. А ты помнишь глаза тех, с кем довелось пересечься сегодня? Мы с тобой можем нормально беседовать. Почему же тогда даже не пытался говорить этот несчастный мент-оборотень?

— Молодец, дядя Ваня, — ответил Шурик. — Действительно, — глаза у них у всех — мертвые. Согласен с тобой, это значит, душа — тоже того. Легче, конечно, от этого не стало. Любой «не наш» может, к примеру, очки солнцезащитные напялить.