Радость моего общества

Давайте я вам расскажу о своем почтовом ящике. Это одна из двенадцати обшарпанных медных ячеек перед парадным входом моего дома. И это же — мой остров Эллис*: [*О с т р о в  Э л л и с — островок к югу от Манхэттена, до 1954 г. — главный центр по приему иммигрантов в США и карантинный лагерь] поскольку у меня нет ни телефона, ни компьютера, и телевизор я отсоединил, всё чуждое попадает ко мне через него. В понедельник, после моей ужасающей рисовки перед Элизабет, я сходил к почтовому ящику и забрал шесть почтовых отправлений, принес их на свой кухонный стол и начал рассортировывать в три стопки. В стопку Очень Значимых пошли два личных письма, одно — надписанное от руки. В стопку Значимых я сложил письма недостаточно личные, хоть и адресованные мне, — рекламные объявления и тому подобное, поскольку всё, на чем написано мое имя, я считаю Значимым. Третьи — письма, адресованные "жильцу" и "квартиросъемщику". Стопка Незначимых. Я подумывал о четвертой стопке, поскольку для меня "квартиросъемщик" и "жилец" — совершенно разные вещи, и я с немалыми трудностями вывел инструкцию по разделению этих понятий. Да, я жилец и квартиросъемщик в "Хризантеме", но если я выйду на улицу и, надев на себя огромную картонную коробку, расположусь на газоне, можно будет сказать, что я жилец этой коробки, но не квартиросъемщик. Так что письма "квартиросъемщику" можно посылать только на адрес моей квартиры, но письма "жильцу" можно посылать в картонные коробки, побитые автомобили, большие банки из-под краски, куда я могу засунуть ноги. Письма "жильцу", таким образом, можно с полным основанием рассматривать как Крайне Незначимые.

Два письма, пришедшие в тот день, не были бессмысленными. Первое — от "Крим-шоу" — извещало, что съемки передачи со мною закончены и благодарим за участие. Прилагалась копия отказа от претензий, который я подписал: продюсеры освобождались от всякой ответственности, а я делался ответчиком в случае любых судебных разбирательств, связанных с моим появлением на экране. Вероятно, было не слишком умно с моей стороны это подписывать, но я хотел покрасоваться на телеэкране. Плюс мне казалось, что этого требует вежливость. В письме также сообщалось, что передача будет показана в течении нескольких недель с настоящего момента и, чтобы узнать точную дату и время показа, следите за местными программами передач.

Второе письмо, глоток свежего ветра — листок, исписанный бабушкиным почерком. Я всегда откладываю чтение ее писем, из тех же соображений, что напоследок приберегаешь серединку "Орео". Бабушка живет на своей пекановой плантации в Южном Техасе (отсюда и мое второе имя — Дэниэл Пекан Кембридж). Она единственный член нашего семейства, который понимает, что мое безумие неопасно, а на работе я не могу удержаться не из лени. Певучие фразы этого письма, клянусь, бодрили меня, как тоник: "Жизнь — колючий куст, да на нем розы растут; всем сердцем мы, здесь в Техасе, желаем тебе добра; шлю тебе в этом письме бесчисленные поцелуи". И тут из конверта выскользнул чек на две тысячи пятьсот долларов. Ирония судьбы в том, что единственный человек, от которого я получаю деньги, — это единственный человек, которому я хотел бы вернуть все чеки со словами: только радость должны мы дарить друг другу. Мне было трудно написать ответ. Но я написал, поскупившись на слова любви, потому что мне они плохо даются. Я надеялся: само то, что это письмо побывало у меня в руках, его бумага, то, что оно претерпит по дороге через пять штатов, откроет ей мое сердце. Не могу объяснить, почему мне так просто рассказать вам, но ней ей, до чего помогает она мне на моем пути, что письма ее — это всё, что есть настоящего в моей жизни, и, прикасаясь к ним, я соединяюсь с миром. Если б только "Теппертоновские пироги" устроили конкурс сочинений "Самая любимая бабушка", я бы принял в нем участие, и мой пыл обеспечил бы мне легкую победу. Я бы переправил бабушке теппертоновский корпоративный журнал, где мое сочинение было бы напечатано, и она смогла бы его прочесть, зная, что оно — ода в ее честь.

Неделя состояла из взлётов и падений. Был триумф моей пробежки с Брайеном, и была неудача моего выступления перед Элизабет. Был восторг бабушкиного письма. Но вслед за ним — напоминание о моем иждивенческом статусе, когда из конверта на кухонный стол выпал чек. Однако в целом в моем положении наметились сдвиги к лучшему, и я подумал, что это подходящая неделя, чтобы отыскать сокровенный северо-западный проход к Торговому центру на Третьей улице.