Радиогений Митя Автономов

На следующий день мы приступили к сборке самого приемника. Делали мы это в Митиной горнице, ведь все детали находились у него дома. Тут я опять говорю «мы», хотя всякому ясно: всю монтажную и организационную работу производил конечно же он, Митя. Мне досталась лишь роль подмастерья. Если бы я взялся чем-нибудь руководить, приемник не произнес бы потом ни единого словечка. Хоть и неприятно мне это признавать, но деваться некуда: мои знания можно было оценить лишь на твердую единицу с минусом.

Уже на следующий день начал вырисовываться общий вид Митиной технической мысли.

Он отпилил пятнадцатисантиметровый кусок от абсолютно круглой и ровной сухой березовой чурки, с двух торцов шурупами прикрепил к нему круглые, двадцатисантиметровые фанерные боковины, поставил это сооружение, похожее на обычную, только огромную нитянную катушку «на попа» и, любуясь на него своими маслянистыми глазками, ласково проворковал техническую фразу:

— Вот эта конструкция, Паша, и ляжет в основу создания нашего детекторного приемника.

В самом деле, интересно, что такую «конструкцию» Митя наверняка придумал сам — в журнале «Юный техник» ничего такого не предлагалось.

Вскоре «катушка» стала обрастать элементами самого приемника.

Мы долго раскурочивали один из хранящихся у Автономова трансформатор, перематывали с него на бобину медную проволоку, затем эту проволоку ровно-ровно наматывали на сердцевину «катушки». Надо признать, под митиным руководством эта работа получилась чудесно: проволока легла на чурку идеально гладко.

Потом был долгий выбор нужных деталей и их монтаж на фанерную боковину приемника. Митя корпел над паяльником, прилаживал друг к другу контакты проводков, зачищал концы сопротивлений и конденсаторов и, как всякий радиомастер, с упоением вдыхал ароматный дым жженой канифоли и припоя. Во всем этом и для меня была большая польза: глядя на Митю, я сам научился паять, и это потом сильно пригодилось в жизни.

Иногда в горницу входил Митин отец. Для меня этот человек представлял большую загадку. Круглоголовый, коренастый, на коротких, кривоватых ногах, он от двери бурчал какие-то невнятные, малозначащие фразы вроде: «Привет, хульганье» или «Как жизнь, братва», потом не спеша подходил к нашему столу, выдвигал сбоку внутренний ящик, долго там шебуршал какими-то предметами, насвистывая при этом невнятную мелодию, чего-то находил, чего-то засовывал в карманы и уходил, унося за дверь и короткое свое тело и эту самую мелодию. При этом ни разу не поинтересовался, чем это мы занимаемся? А может, мы взрывное устройство готовим прямо у него в доме, а может… Да мало ли чего втихаря может готовить деревенская шпана? Я по себе знаю, что за нами нужен глаз да глаз.

А вообще, Митькин отец — это полная копия самого Митьки. Он такой же полусонный, также спит на ходу и тоже ничем не интересуется, кроме техники. Он главный механик колхоза. Говорят, деревня пыталась с ним скандалить по поводу его нелюдимости, неразговорчивости и равнодушия к колхозным делам, но он как обрезал: «Будут нарекания насчет техники — скандальте, а так, не мешайте работать!» А из-за чего с ним ругаться, если любая косилка, любой трактор, каждое авто у него всегда на ходу и в масле. Дерг веревку — трактор гудит, тык кнопочку — машина поехала. Председатель всех резонит:

— Я за Михалыча горло любому перегрызу! — а сам с ним не разговаривает, потому, что разговаривать с Михалычем — Митькиным папашей — совершенно невозможно. Такой он бирюк. Но его все терпят, потому что он технический уникум.

Наконец, дня через три Автономов поставил на стол полусобранное изделие, откинулся на стуле, закрыл глаза и сказал:

— Все, Павлик, приехали мы с тобой, дальше кони не пойдут.

— Что случилось, Митя, вроде все нормально идет.

Автономов медленно-медленно и как бы обреченно поднялся на стуле, подошел опять к окну, за которым сегодняшнее море было неспокойно. Порывистый восточный ветер нагнал с голомени волну, вздымал на корге воду, но волна не докатывалась до берега, она разбивалась о толстую шугу — мелкий колотый весенний лед и только, потеряв силу и тяжело шурша, с трудом выбрасывала на берег полосы разноцветных льдинок. Над берегом, словно ворох поднятых ветром листов белой бумаги, бестолково кружила в воздухе стая прилетевших недавно в наши края белоснежных чаек и громко и нудно кричала. А на краешке воды стояла спиной к нам какая-то старуха и что-то бросала чайкам. Длинный подол ее сарафана развевался ветром и был похож на силуэт колокола, наклоненного вбок усилием звонаря. Я не сразу узнал ее со спины.

— Это Агафья Федоровна, соседка наша, — сказал мне Митя, не оборачиваясь. — Она всегда чаек кормит, когда они весной прилетают. Голодные потому что.

— А почему ты, Митя, считаешь, что работа наша закончилась, мы ведь еше не закончили приемник?

Автономов пробурчал:

— Потому что главной детали у нас нет — диода. Я вчера все хозяйство перерыл, нашел один, но он не подойдет, захват у него не тот высоких частот, а какого надо нету.

Я тоже стал переживать:

— Что, Митя, и в деревне ни у кого не найдется?