Радио Судьбы

Сначала он видел только изумрудно-зеленую траву, такую яркую, что она слепила глаза. По тонкому стеблю ползла божья коровка с семью черными точками на красном панцире. Под ее тяжестью травинка сгибалась все ниже и ниже, но божья коровка продолжала упрямо ползти вперед. Наверное, она думала, что движется вверх, совершает какую-то работу, перебирает ножками не зря, но на самом деле она не поднялась ни на сантиметр. Чем дальше она продвигалась к заостренному кончику, тем ниже нагибалась травинка. И все же насекомому казалось, что в этом есть какой-то смысл. Не может не быть. Ее движения были неторопливыми и уверенными, как у человека, наконец-то решившегося и начавшего долгий путь, быть может, длиною в целую жизнь.

Внезапно травинка чуть-чуть дрогнула. Коровка остановилась, прислушиваясь. Откуда-то издалека доносился нарастающий гул и страшный, ужасающий лязг. В ее цветущем зеленом мире таких звуков не существовало, им просто неоткуда было взяться. Самый громкий шум, слышанный ею до сих пор – это беспокойное стрекотание соседей-кузнечиков.

Гул все нарастал, и лязг стал более отчетливым. Гул был непрерывным, а лязг, напротив, – прерывистым. Одно это вселяло ужас. В ее мире все было бесконечным, как лето, главным свойством ее мира была текучесть, а сейчас она слышала мертвящую ритмичность, явно неживую, порожденную каким-то невиданным чудовищем, механическим и бездушным, как сама смерть.

Она быстро перебирала лапками, стремясь как можно скорее достичь спасительной верхушки, чтобы там, раскрыв панцирь, подставить ласковому потоку теплого воздуха, напоенного ароматами цветов и трав, прозрачные крылышки, трепетавшие в нетерпеливом ожидании полета.

Она бежала все быстрее и быстрее, а травинка сгибалась все ниже и ниже. И эти ужасные звуки, они обрели тугую разрушительную плоть, сделались сильными и упругими.

Травинка дрогнула... Чересчур сильно – божья коровка, не удержавшись на узком лезвии зеленого листа, упала на землю.

По широкому (можно сказать, бескрайнему – он простирался во все стороны до самого горизонта) лугу стремительно мчался черный, огромный, как дом, жеребец – олицетворение мощи и силы. Жеребец храпел, роняя куски белой, похожей на взбитые сливки, пены. Совершенно черный – ни единой белой отметины, с широкими копытами, безжалостно вырывающими из податливой земли комья нежной плоти. Хвост жеребца торчал параллельно земле, густые и жесткие, как проволока, волосы развевались на ветру.

В высоком седле сидел рыцарь. Бешеный аллюр жеребца заставлял его лишь слабо покачиваться. Всякий раз, когда копыта на мгновение касались земли, чтобы снова отправить огромное тело в полет, стальные доспехи, ослепительно блестевшие на солнце, издавали звучное звяканье. Жеребец шел ровно, не сбиваясь с ноги, поэтому звяканье было четким и размеренным, будто где-то зловеще тикали гигантские часы, отсчитывая последние минуты перед решающей битвой.

На левом предплечье рыцаря покоился прочный дубовый щит, окованный толстыми железными полосами, в правой он сжимал копье. Пока острый наконечник был задран вверх, словно рыцарь безуспешно пытался уколоть высокое голубое небо. Ножны, оплетенные алым шелковым шарфом, били жеребца по левому боку.

Позади и чуть справа, на маленькой гнедой лошадке, трусил оруженосец. Сейчас рыцарь не нуждался в его помощи, он был полностью готов к бою и решительно мчался навстречу опасности.

Герб... Что-то странное было нарисовано на щите рыцаря... Сорок шесть черных червячков, походивших на мохнатую букву «X», и еще один, сорок седьмой. Лишний. Маленький красный червячок.

Шлем рыцаря был прост и незатейлив, не украшен никаким пышным плюмажем, просто крепкий шлем из вороненой стали, сильно смахивавший на перевернутое ведро. Или – на шахматную ладью.

Твердой рукой рыцарь направлял жеребца вперед, к горизонту, горячил его острыми звездочками шпор, бил в крутые вздымавшиеся бока...

И жеребец яростно толкал застывшую от ужаса землю.

Наконец они достигли горизонта, и стало видно, что земля круглая. Черный силуэт жеребца попирал земной шар, и доспехи рыцаря переливались волшебным светом в охватившем его золотом сиянии.

Но там, за горизонтом... Там творилось что-то страшное. Перед ним простиралась совсем другая земля – пустая и безжизненная, лишенная яркой зелени травы, покрытая толстым слоем серого пепла.

А солнце, будто вырезанное из цветной бумаги, висело прямо посередине, одинаково бесстрастно освещая и ТУ и ЭТУ сторону.

Рыцарь осадил жеребца и замер. Верный боевой товарищ перебирал копытами, звал вперед, дрожал в предвкушении бранных утех... Но рука, сжимавшая узду, была тверда. Эта рука не ведала сомнений, нет. Ее не сводили мучительные судороги страха, и кровь, бежавшая по жилам, не стала холодней, но...

Рыцарь знал (Знал? Нет! Каждая клетка его тела ЗНАЛА об этом!), что дороги назад уже не будет. Он прощался с этим миром, миром маленькой божьей коровки, взбирающейся по листу. С семью черными точками, на счастье.