Радин

Оскар Барриош, москательщик, был упокоен в подземной части склепа, так что я спал прямо над ним, в часовне, размерами напоминавшей нашу с Лизой комнату. Из ветоши, которую сторож принес мне в первый вечер, я устроил лежанку, а позднее, когда осмотрелся, приволок доски, чтобы закрыть разбитое окно.

Хуже всего была сырая рыба. Я научился ловить ее под мостом, сидя на парапете, но от склизкой плоти и пресного запаха меня с души воротило. Мендеш косился на меня со своего причала, но близко не подходил, говорить нам все равно не полагалось. Говорить можно только с мертвыми! Иногда я находил на парапете подарок: кусок хлеба в бумаге, перевязанный бечевкой, или крупная соль в фунтике.

Выходить в город было опасно, там трудно избежать разговоров, так что я держался Аграмонте и быстро изучил всех его обитателей: женщин, одетых по моде времен Педро Пятого, воинов в доспехах и глиняных потрескавшихся младенцев. Большинство старожилов умерло от холеры. Потом шли почтенные люди, дожившие до старости, археологи, владельцы мастерских, городские чиновники.

Иногда я приносил свечи, оставленные на могилах, и устраивал нам с москательщиком вечеринку, но сторож этого не любил и тут же прибегал с угрозами. Проходя мимо могилы Понти, которая появилась восьмого сентября, я всегда кивал ангелу, уронившему лицо в ладони. Однажды я увидел там мужика в светлом плаще, он ощупывал ангелу лицо, стоя коленями на гранитной плите. Динамит зарычал на него, но я сказал фу, и он потрусил за мной, у нас было полно работы. Поклонник, наверное, или просто псих, психов тут больше, чем в городе.

На табличке под ангелом была написана дата смерти, но я знал, что Алехандро жив, хотя и не понимал, что случилось. Когда живешь на кладбище, мертвых от живых отличаешь без особого труда. Это новый участок, и подметать там непросто, они выложили дорожки мелким гравием, который набивается в ботинки. Мы с Динамитом спали в обнимку на скамье, где я устроил гнездо из ватных одеял, сторож сказал, что одеяла остались от Баты и он хранил их до его возвращения, а я сказал, что верну, если понадобится.

Динамит был горячим, и я был рад тому, что собачья температура выше человеческой. По утрам я кипятил воду на туристическом примусе, купленном заранее по совету клошара, у меня были две кружки и охотничий нож. Нож я держал в тайнике под скамьей, прикрывая его куском гранитной плитки, и там же держал свой банкролл.

Если меня накрывало, я уходил в рощу за каменной стеной, садился под кленом или буком и тихо выл. Делать это приходилось довольно часто. Но дни шли за днями, азарт придавал мне силы, предвкушение веселило.

Я представлял, как все, что я потерял, возвращается ко мне, выстраиваясь, как разрушенная поленница в фильме, пущенном задом наперед, – бревнышко за бревнышком. Вот я спиной выхожу из казино и быстро пячусь по проспекту в сторону дома, вот желтый конверт наполняется банкнотами и залетает в шляпную коробку, вот моя женщина смеется обратным смехом – ахахах! – и выключает свет в спальне босой ногой.

Радин. Четверг

Он проснулся с позабытой фразой на языке, как будто во сне снова читал De l’intelligence. В свете встречаешь людей четырех разрядов: влюбленных, честолюбивых, наблюдателей и дураков, самые счастливые – дураки. Некоторое время он лежал в постели, глядя в потолок и пытаясь распределить своих новых знакомых по этим полкам. Выходило так, что честолюбцев было пятеро, наблюдатель один, а все влюбленные умерли.

Радин прошлепал в кухню босиком, порылся в коробке с сухими фруктами, достал два абрикоса, твердых, как столешница, и принялся их грызть. Завтра куплю на рынке креветок, пообещал он себе, а к ним вина, красного лука и лимонов. Даром я, что ли, сковородку отчистил? Устрою каталонский обед в честь каталонского доктора.

Как он там говорил на нашей последней встрече? Мужчина стареет не ритмично, а рывками, длинными периодами, долгое время он сознает себя таким, каким был в начале периода, но однажды утром молоточек бьет по проволоке, он смотрит в зеркало и видит новое лицо. Этот город заставил меня закончить один затянувшийся период и начать другой, и я чувствую себя как человек, выбравшийся из горы сырых опилок, где он некоторое время напрасно пытался звать на помощь.

Кофе, купленный вчера на углу, оказался свежим, задиристым, и Радин повеселел. Он решил, что сходит на руа Пепетела и заберет свою дорожную сумку, в сумке остался фонарь с черной литой рукояткой, фонаря было жаль. Он пройдет семь километров вдоль реки и к полудню будет в порту, в полосатом доме, где была написана невидимая «Arrábida» и где он сам охотно пожил бы годик-другой.