Радикалы и минималисты

– Но ведь я и приглашаю ее совсем на другую роль. Да и фильм будет не как у Ларса фон Триера, хотя в нем тоже есть что-то от мюзикла. Нечто среднее между старым французским (в основном черно-белым) и цветным голливудским кино, немного в стиле Джорджа Кьюкора и Винсента Миннелли. История будет чисто французской, изображение и цвет – американскими.

– В фильме «Крысятник» с убийственным сарказмом изображена буржуазная семья. Похожа ли она на твою собственную и чувствовал ли ты себя белой овцой в стаде?

– Разумеется, я тот монстр, который убил папу и маму. Еще учась в киношколе, – сам не знаю почему – сделал короткий фильм о мальчике, который убил своих родителей. Мальчика играл мой брат, а родителей – папа и мама. Мои родители – такие интеллектуалы среднего класса, учителя, преподавали биологию и французский язык. Папа синефил, любит классические вестерны Джона Форда.

– Как они относятся к твоему творчеству?

– Оба не очень верили в меня как в кинематографиста, но и не мешали. Сегодня родители радостно удивляются, когда слышат о моих профессиональных успехах. Они не очень понимают тот тип кино, который я делаю, но принимают как должное. А когда папа читает отрицательную рецензию на какой-нибудь мой фильм, то не на шутку сердится.

– Тем не менее ты сломал семейную традицию.

– Выбор профессии был для меня своеобразным протестом. В школе нам задали тему «Портрет моего друга». Я воспринял это с юмором и изобразил учительницу – довольно уродливое существо. Меня, восьмилетнего, обозвали извращенцем. Позднее посредством кино я научился преодолевать свою замкнутость, выражать свое отвращение к уродству окружающего мира. То, что я не мог выразить никаким другим способом. Я научился делать и переживать в кино вещи, запретные в реальной жизни.

– В кино тебя поначалу восприняли как представителя гомосексуальной субкультуры. И все-таки ты заметно меняешься в более традиционную, классическую сторону – даже если это разочарует некоторых поклонников. Разве молодой публике интересно смотреть про шестидесятилетних? И разве ты не перестал быть культовой фигурой гей-кино, перемещая свой интерес в сторону женщин?

– Я никогда не занимался чисто гомосексуальными темами, всегда – бисексуальными. Женщины меня интересуют не меньше, чем мужчины, – смотря какие.

– А считаешь ли ты себя частью французской кинематографической «семьи»? У тебя есть близкие друзья-кинематографисты? Ходите ли вы друг к другу в гости, часто ли встречаетесь?

– Нет, мы, французы, индивидуалисты, у нас это не принято. Кроме того, если говорить о молодежи, она была парализована успехами «новой волны». Только сейчас можно сказать, что новое поколение расправилось с «папой» Годаром. Особенно много во французском кино талантливых женщин-режиссеров. Правда, иногда они делают чересчур политизированное феминистское кино и готовы вместе с «папой» уничтожить всех остальных мужчин.

– Как ты достаешь деньги на свои проекты?

– Я делаю по фильму в год – и многие во Франции не понимают, как мне это удается. Завидуют, считая меня баловнем судьбы. На самом деле я собираю деньги в Канаде или Японии, где мои фильмы гораздо более широко прокатываются. Во Франции же их не очень понимают. Здешние финансисты чрезвычайно консервативны. И когда я предлагаю сценарий типа «Под песком», они говорят: нет, это не фильм Озона.

– Их консерватизм в том, что они ждут от тебя чего-то более авангардного и радикального?

– Парадоксально, но это так.

– Что ты делаешь, когда не работаешь? Или такого не бывает?

– У меня довольно странный образ жизни. Каждый месяц в какой-то стране происходит премьера моей очередной картины, и я еду туда для рекламной кампании. Например, в прошлом году я был в Токио, Монреале, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Мадриде, Лондоне, Вене, Мехико, Петербурге и Москве (дважды). Но это не значит, что я работаю двадцать четыре часа в сутки. Ездил отдыхать в деревню во Франции, летал в Кению. Больше всего люблю лежать на диване и ничего не делать. Но если бы позволяли средства, снимал бы даже по два фильма в год.