Ради острых ощущений

Хорошенькая девушка постучала в дверь и вошла с подносом, на котором стояли кофейник, сливочник и светло-зеленая чашка с блюдцем. Мило улыбнувшись, она спросила, не нужно ли мне чего-нибудь еще, получила отрицательный ответ и удалилась грациозной походкой.

Моя левая рука уже вполне сносно заменяла правую. Я налил себе кофе без сливок и отхлебнул, наслаждаясь ароматом. В голове проплывали отрывочные картины последних дней.

Четыре ночи и три дня, сидя в тюремной камере, я пытался свыкнуться с мыслью, что убил Эдамса. Странно, хотя я допускал, что меня могут убить, мне почему-то ни разу не приходило в голову, что убийцей стану я. К этому – как, впрочем, и ко многому другому – я оказался совершенно неподготовлен. Не так-то просто перешагнуть через жизнь человека, пусть даже самого отвратительного и опасного.

За четыре ночи и три дня я постепенно пришел к выводу, что разного рода неудобства и унижения, причиняемые заключением в камере, могут быть вполне терпимыми, если относиться к ним спокойно, и почти с благодарностью вспоминал совет рыжего «не рыпаться».

Утром первого дня, после того как магистрат дал разрешение держать меня в полицейском участке семь дней, в камеру пришел врач и велел мне раздеться. Сам я не смог этого сделать, и ему пришлось мне помочь. Он равнодушно взглянул на обильно разбросанные по всему телу плоды стараний Эдамса и Хамбера, задал несколько вопросов и осмотрел мою правую руку, приобретшую сине-черный цвет от запястья почти до плеча. Несмотря на смягчающий эффект двух свитеров и куртки, кожа в том месте, куда угодила ножка стула, была разодрана. Врач помог мне одеться и с безразличным видом удалился. Я не поинтересовался его мнением, и он ничего мне не сказал.

Четыре ночи и три дня, час за томительным часом, я ждал. Думал об Эдамсе – живом и мертвом. Беспокоился о Хамбере. Представлял, как можно было бы сделать все по-другому. Привыкал к мысли, что не выйду отсюда без суда… а может, и вообще не выйду. Ждал, когда перестанут болеть синяки, и тщетно пытался удобно улечься на цементе. Считал количество кирпичей от пола до потолка и умножал на длину стены (минус дверь и окно). Думал о своей ферме, о сестрах и брате и о своей будущей жизни…

В понедельник утром раздался привычный уже скрип открываемой двери, но вместо полицейского в камере появился Октобер.

Я стоял, прислонившись к стене. Мы не виделись месяца три. Он окинул меня долгим взглядом и был явно потрясен моим диким видом.

– Дэниел, – наконец произнес он тихим и хриплым голосом.

Не хватало еще, чтобы он пожалел меня! Я засунул большой палец левой руки в карман, принял максимально небрежный вид и заставил себя ухмыльнуться.

– Привет, Эдуард.

Он с облегчением рассмеялся.

– Я вижу, вам все нипочем, – сказал он. Ну что ж… пусть он так думает.

– А вы не могли бы употребить свое влияние, чтобы я смог принять ванну?

– Обещаю и ванну и все, что захотите, как только вас освободят.

– Освободят? Насовсем?

– Насовсем, – кивнул он. – Они отказываются от обвинения. Мне не удалось скрыть своей радости.

Он иронически улыбнулся.

– Они решили, что не имеет смысла тратить общественные фонды и судить вас, все равно дело кончится полным оправданием. Убийство в целях самообороны, ничего незаконного.

– Я был убежден, что они мне не верят.

– Они проверили все факты. Ваши показания подтвердились и теперь совпадают с официальной версией.

– А Хамбер… в порядке?

– Кажется, вчера он пришел в сознание, но еще не может отвечать на вопросы. Вам разве не сообщили, что он вне опасности?

Я покачал головой.

– Тут народ не из болтливых. А как Элинор?

– Хорошо. Небольшая слабость, больше ничего.

– Мне страшно жаль, что она впуталась в эту историю. Это я во всем виноват.

– Нет, дорогой мой, она сама, – возразил он. – И вот еще что, Дэниел… насчет Пэтти… я вам такого наговорил…

– К черту все это, – прервал я. – Нечего ворошить старое. Когда вы сказали «освободят», вы имели в виду – сейчас, сию минуту?

– Да.

– В таком случае я бы хотел убраться отсюда немедленно. Вы ничего не имеете против?

Он огляделся кругом и непроизвольно поежился. Встретившись со мной глазами, он сказал извиняющимся тоном:

– Я не предполагал ничего подобного. Я слегка усмехнулся.

– Я тоже.

Мы отправились в Лондон – сначала машиной до Ньюкасла, а оттуда поездом. Из-за задержки в полиции, связанной с обсуждением некоторых формальностей (мне еще предстояло выступить свидетелем на следствии по делу о смерти Эдамса), вожделенную ванну пришлось отложить – иначе мы опоздали бы на экспресс Флайинг Скотсмен» [19], в котором у Октобера были заказаны места. Я не успел даже переодеться.

Войдя за Октобером в вагон-ресторан, я собрался было сесть напротив него, но тут официант схватил меня за локоть.

– Эй, ты, – грубо проговорил он, – выметайся отсюда! Здесь только для первого класса.

– У меня билет в первый класс, – мягко объяснил я.

– Да что ты? А ну-ка, покажи.

Я вынул из кармана кусочек белого картона. Он фыркнул и показал головой, что я могу сесть. Затем обратился к Октоберу: