Ради любви…

— Я с удовольствием посмотрю тебе в глаза, если ты перестанешь вопить… И без того я так устал, что чуть не свалился с табурета. — Перейдя в гостиную, Сидни уселся на диван. — Итак, объясни мне, что…

— Перестань увиливать от ответа! — выкрикнула она.

— Ради Бога, перестань на меня кричать. Я понятия не имею, о чем ты говоришь. От чего я увиливаю? Объясни, что ты имеешь в виду?

— Ты прекрасно знаешь, что я Сидди имею в виду! Ведь на самом деле с ним все обстоит гораздо хуже, чем ты говоришь. Но ты выдал себя, я видела твои слезы…

— И решила, что именно из-за этого я плакал у него в палате? Что я утаиваю от тебя правду?

Шерил кивнула, чувствуя себя уже не так уверенно, да и голова у нее вдруг закружилась от выпитого.

— Ох, Шерил! Клянусь, что ничего страшнее тривиальной грыжи у мальчика нет. — Он откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. — Я понимаю, ты истощена и морально, и физически, это часто бывает с матерями больных детей. И я виноват, очень виноват перед тобой, что подал повод к ничем не оправданному взрыву. — Он пожал плечами. — Но мог ли я думать, что мое поведение будет истолковано столь превратно? Ведь я сам не понимал, что со мной происходит. Эти слезы…

Шерил присела рядом с Сидни, пытаясь успокоиться и привести в порядок мысли.

— Прости. И сама не понимаю, с чего так всполошилась. В глубине души я, конечно, опасаюсь предстоящей операции, но не настолько, чтобы впадать в панику. А вот сейчас легла спать, крутилась, вертелась, не могла заснуть, вдруг вспомнила, как Ты плакал, склонившись над Сидди, и спросила себя, а почему?..

— Ты сделала неверный вывод, клянусь.

— Я верю тебе, Сидни, правда, верю. Прости меня.

Он хотел что-то сказать, но заговорил не сразу, ему явно пришлось сделать над собой усилие:

— Ты дала Сидди жизнь, и он с самого начала был с тобой, был частью твоей жизни. А вот я узнал о его существовании лишь теперь, да и то, можно сказать, случайно. Ведь если бы не его грыжа, я бы так и прожил всю жизнь, не ведая о том, что у меня есть сын! Сама подумай, насколько я был потрясен.

— Но поначалу, узнав, что у меня есть сын, ты даже мысли не допустил, что он может быть твоим, — проворчала Шерил.

Он пожал плечами.

— Да, об этом я действительно не думал, пока не заглянул в историю болезни и не увидел его группу крови и резус-фактор.

Шерил взглянула на него вопрошающе.

— У меня редкая группа крови, — пояснил Сидни. — Хотя совпадения и возможны, но, узнав, что у Сидди такая же, я не мог не задуматься.

— О, я поняла…

Шерил вспомнила, как Сидни, направляясь к палате Сидди, на ходу заглянул в историю болезни и сразу же посмотрел на обложку, где было написано полное имя пациента. Она только сейчас сообразила, что группа крови в истории болезни обозначена чуть не в первых строчках.

— Ты-то поняла! А вот я до сих пор не могу понять, почему ты была так… была настолько уверена, что даже дала ему мое имя.

У Шерил противно засосало под ложечкой. Нет, только не говорить правду, не признаваться, что Сидни был единственным ее мужчиной!

— У него на левом плече такое же родимое пятно, как у тебя, — тихо сказала Шерил и вдруг разозлилась: какого черта я высовываюсь со всеми этими подробностями?

— Господи, как же мало я о нем знаю! — Сидни прикрыл глаза. — Кстати, я только сейчас осознал, сколь многое проходило мимо меня, почти не затрагивая душу. Не раз мне доводилось видеть матерей, плачущих над больными детьми, и я не находил в этом ничего особенного. Ну, то есть меня это не особенно задевало. Доводилось мне видеть и плачущих отцов. Но я всегда избегал этого зрелища, полагая, что для мужчины, даже при самых трагических обстоятельствах, это… это слабость.

— Слабость? — ошеломленно переспросила Шерил. — О, Сидни, как ты ошибался! Когда мужчина любит кого-то, особенно ребенка, он меньше всего думает о хваленом мужском самообладании! Тем более если его дитя страдает…

— Ты утверждала, что я не могу любить Сидди, — упрекнул он ее, — что мои чувства не что иное, как примитивное беспокойство о своих бесценных генах… Возможно, у тебя есть право так говорить, — заключил Сидни как-то безнадежно, — но никто, ни ты, ни кто-либо еще, не знает, что я перечувствовал, склонившись над кроваткой своего сына. — Вдруг он выпрямился и грустно взглянул ей в глаза. — Знаешь, ведь в последний раз я плакал в четырнадцать лет, когда умерла моя мать. С тех пор никакие горести не могли вышибить из меня слезу. Даже когда отец…

Он умолк и горестно покачал головой.

— Твой отец?.. — рассеянно повторила Шерил, думая совсем о другом и спрашивая себя, неужели Сидни не плакал даже в день смерти своей невесты?