Рабы Тьмы (ЛП)

— «Мстительный дух» был давно.

— Нет, сир, — возразил Малогарст. — Это — сейчас. В это самое мгновение вы сидите на своем троне, и я там, с вами. Разве вы не помните?

— Помню… — произнес Гор. — Я помню всё. Я помню, как расходилась земля под первым плугом. Я видел, как первый меч поднимается из воды, остывая после кузницы. Я держал угли умирающего солнца в своей руке.

— Вы были ранены…

— Волк укусил глубоко, но недостаточно глубоко. Лишь царапина, напоминание о том, что у моих братьев тоже есть зубы.

Малогарст покачал головой.

— Рана открылась снова, на Бета—Гармоне. Вы истекали кровью. Вы…

— Я умирал.

— Да, — Малогарст замолчал на мгновение. — Вы всё еще умираете.

Гор не ответил.

— Улланор… — медленно выговорил Гор, и вокруг них облака и пепельный ветер взметнулись на миг и вновь застыли. — Улланор…

— Вы помните? Но тогда вы помните и приказы, что вы отдали?

Примарх нахмурился, и на секунду тени выросли вновь, точно темные вены проступили под кожей.

— Приказы? Нет, но Улланор ждет меня — там. Он ждет меня.

Гор зашагал вперед. Пепел под его ногами не издавал ни звука, и впереди расстилалась лишь серая равнина.

Малогарст ощутил, как его мысли кружатся водоворотом.

Улланор ждет меня…

Несмотря на всё, что он знал о варпе, несмотря на все те шаги, которые он предпринял, чтобы достичь этой точки, он всё же не был уверен. Был ли он в действительности на «Мстительном духе»? Оставался ли он по–прежнему там, истекая кровью на полу?

Он поспешил за своим Воителем.

— Сир, что происходит?

Гор взглянул на него. Бескрайняя стылая равнина отражалась в его глазах.

— Есть цена, Мал, цена, которую нужно платить. Я должен идти.

— Вы не имеете в виду…

— Я не умираю.

Он не останавливался. Завеса пепла скрывала его силуэт. Вновь поднялся ветер. Малогарст вскинул руку, прикрывая глаза от обжигающих искр. Он моргнул. Гор уже стал размытым пятном в вихре пепла, уходя всё дальше.

— Сир!

— Я не умираю, Мал, — донесся до него голос Гора, как нить, тянущаяся из–за пределов зрения. — Я сражаюсь.

Лайак

Призрак ударил воплем по разуму Лайака; один из шести глаз его маски треснул. Он прокричал имя изгнания. Его броню и жезл окутал огонь. Призрак обернулся вокруг Лайака. Он был ничем, наброском быстрых движений и вопящего лица. Когти, впрочем, у него оставались. Они чиркнули по Лайаку, стоило ему взмахнуть своим пылающим жезлом. Его обдало холодом от этого прикосновения. Из рассеченной кожи шла кровь. Разум превратился в водоворот образов–голосов.

Ты — чистая душа, Лайак…

Ты — пустой человек…

Как тебя зовут?

В своем разуме он призывал имена и формулы, бичуя ими память, будто дождем клинков. Ответа не было. Никакого. Он падал.

Боги отреклись от тебя…

Ты был взят сюда лишь как жертва…

Почему, как ты думаешь, они благословлены как мученики?

Его лицо горело огнем. Металл шлема корчился, извивался. Крючья на внутренней стороне рвали плоть, точно зубы. Жезл выскальзывал из рук. Разум кружил без остановки, не в силах отыскать центр. Ладони Лайака поднялись к маске.

Кто ты?

Ты наверняка был кем–то прежде…

Я — никто.

Маска будто сама упала ему в руки. Кровь полилась из руин разодранного лица. Туман был точно стена, прижатая к самым его глазам. Огонь вокруг брони угас.

— Теперь, — разнеслось далеким криком–плачем на ветру, — теперь ты воистину наш.

Лайак поднял взгляд. Сверху на него смотрело лицо. Молодое, но генетическая алхимия — скорее, чем время, — сделала его черты твердыми. Одинокий язык черного пламени отмечал каждую щеку. Глаза были темными. Броня цвета пепла кольцом охватывала шею.

— Я не знаю, кто ты, — выдохнул Лайак, и собственный голос показался ему чужим.

— О нет, ты знаешь, — возразил обладатель лица. — Я был рожден под светом звезды, что сияет над Террой. Этот свет… В те времена он приходил сквозь иллюминаторы, когда станция выходила из тени затмения.

Лайак слушал, пригвожденный к месту словами странной фигуры.

— Даже сквозь всю эту пыль и сажу, ты мог видеть свет. Говорили, там и тогда, что это опасно, что если пленка на кристалле окажется повреждена, то свет убьет тебя… Это не имело значения. Что такое была смерть по сравнению с этим светом? Я был тогда один: ребенок, взрослеющий без воспоминаний о тех, кто создал меня, полагаясь лишь на инстинкты, способные сохранить невинную душу в гниющем городе, повисшем среди пустоты.

— Замолкни, — рыкнул Лайак, чувствуя слабость в произнесенном слове в тот самый миг, как оно сорвалось с языка.

Фигура в серой броне не сдвинулась с места; лицо оставалось безмятежным. Лайак не мог отвернуться. Этот спокойный взор был как целый мир; а слова — громче мыслей и мягче пепла.