Рабство и данничество у восточных славян

Всех этих свойств и качеств С. М. Соловьев не нашел у восточных славян. Он полагал, что «славяне жили под самыми простыми формами быта, быта родового, их хозяйственные отправления были нетрудны и несложны, в одежде и жилищах господствовало отсутствие всякой роскоши; при всем этом и при постоянной борьбе со своими и чужими, при постоянной готовности покинуть свое местопребывание и спасаться от врага рабы могли только затруднять славянское семейство, а потому не имели большой ценности. Потом известно, что воинственность не была господствующею чертою славянского народного характера и что славяне вовсе не гнушались земледельческими занятиями. У народа, в простоте родового быта живущего, раб не имеет слишком большого различия от членов семьи, он бывает также младшим членом ее, малым, юным; степень его повиновения и обязанностей к главе семьи одинакова со степенью повиновения и обязанностей младших членов к родоначальнику».²

Малочисленным и сравнительно легким казалось восточнославянское рабство Н. А. Рожкову. «До Х-го и даже до XI-го века, — говорил он, — холопов было немного и положение их было не тяжело: все писатели, сообщающие нам сведения о первобытных славянах, — таковы по преимуществу писатели византийские, — оставили нам целый ряд свидетельств о том, что рабов у славян было мало, обращались они с этими рабами хорошо и скоро отпускали их на волю».³

По мнению некоторых историков, у восточных славян вообще не было «настоящего рабства». Так, Б. Н. Чичерин утверждал, что «настоящее рабство является у нас вместе с варяжскою дружиной, и, вероятно, было принесено ею».⁴ Сходные суждения высказывал М.К. Любавский, по словам которого «среди восточного славянства с прибытием варяжских князей образовалось особое, отделенное от всего остального населения общество, имевшее свою особую организацию, — общество, которое можно назвать княжеским. Кроме князей, к нему принадлежали княжие мужи — бояре и огнищане, гриди, отроки, детские, княжеские рабы».⁵ Но появление собственно класса рабов М. К. Любавский относил ко временам Древней Руси, связывая его с ростом землевладения князей и бояр: «.. важным социальным последствием развития княжеского и боярского землевладения было отложение в русском обществе значительного класса рабов и юридическое развитие института рабства. В X веке челядь вывозилась большею частью за границу. Но с того времени, как нашлось для нее дело и дома, челядь все более и более копилась на Руси».⁶ Из рассуждений историка явствует, что до прибытия варяжских князей рабовладение у восточных славян (если таковое было) мало что значило.

И все же надо отдать должное некоторым представителям досоветской историографии, сумевшим не только оценить степень распространения восточнославянского рабства, но и увидеть в нем действенное средство утверждения личной власти в местном обществе, а значит, — имущественной дифференциации и предпосылок социального неравенства.

М.Д. Затыркевич, рассуждая об «укладе жизни бродячих народов», в том числе «Славянских племен», отмечал наличие неравенства «по состоянию и общественному положению между семействами». Ученый полагал, что «это неравенство явилось само собою как неизбежное следствие беспрерывных войн, господствовавших между бродячими народами. Обыкновенно все военнопленные у бродячих народов, если не освобождались от плена посредством выкупа, обращались победителями в рабов, поступали в их непосредственное распоряжение и обязаны были трудиться в пользу своих господ и их ближних. Таким образом лица, отличающиеся храбростью и физической силой, всегда имели возможность приобрести богатства (состоявшие в то время преимущественно из движимого имущества) и военнопленных рабов, находившихся в их непосредственном распоряжении. Уже это одно доставляло возможность отдельным личностям возвышаться над своими родственниками и всеми вообще соседними семействами».⁷ К сожалению, эти мысли были брошены автором вскользь, как бы мимоходом, не став основанием более или менее обстоятельного исследования. К тому же М. Д. Затыркевич не проявил должной последовательности и поддался влиянию идеи о внешнем происхождении древнерусского рабства, возникшего в результате появления в Восточной Европе «варягоруссов». Часть населения «варяго-русского» происхождения, обосновавшаяся в «городах Старославянских», образовала «дворовых людей» князя. Эти «дворовые люди, называвшиеся сначала в общей совокупности то родом, то домом… состояли почти исключительно из лиц несвободного, рабского состояния — челяди, людей».⁸ Число дворовых было огромно. Даже у первых князей Рюрикова дома оно «доходило до многих тысяч».⁹

Можно, таким образом, утверждать, что в досоветской исторической науке (если брать ее в целом) рабство у восточных славян (до прихода варяжских князей) оставалось недостаточно исследованным и не получило должной оценки.