Особый интерес представляет свидетельство Багрянородного о полюдье как «кружении», что указывает на его ритуально-символическую постановку.761 Здесь открывается один из архаических элементов, роднящий полюдье X в. с полюдьем IX столетия, запечатленные Ибн Русте. Однако в полюдьи времен Игоря, Ольги и Святослава центр тяжести сместился отчасти с религиозных, ритуальных и магических функций на функции экономические и социальные. И тут важно отметить, что материальное обеспечение князя и его окружения все более явственно проглядывает в полюдье. Поэтому не случаен рассказ Константина Багрянородного о зимнем кормлении архонтов и русов. Показательно, что это кормление реализуется не в форме централизованного сбора продуктов с последующей доставкой их потребителям, как это было с данями и «повозами», а посредством объезда («кружения») подвластного населения и непосредственного общения с ним, в ходе которого, конечно, происходили ритуальные встречи, пиры и всякого рода языческие действа.762 Стало быть, полюдье-кормление было еще плотно окутано язычеством. И нет никаких причин видеть в нем феодальную ренту, пусть даже и примитивную. Между тем, в современной историографии бытует мнение о феодальном характере полюдья.763
Специальное обоснование рентной сути полюдья сравнительно недавно предпринял Ю. М. Кобищанов. Отмечая определенную неясность «всемирно-исторической» роли полюдья, Ю. М. Кобищанов вместе с тем находит достаточно оснований заключить о важном значении «этого института в процессе генезиса феодализма».764 В «полюдье-дани» он обнаруживает одну «из наиболее примитивных форм феодальной ренты», а также «прообраз ренты-налога».765 Систему изъятия прибавочного продукта посредством полюдья ученый считает раннефеодальной.766 В ключе этих положений Ю. М. Кобищанов и толкует древнерусское полюдье X в.: «В Киевской Руси варяжская династия в лице Игоря и его вассала Свенельда значительно увеличила тяжесть ренты во время полюдий к древлянам и уличам».767 Построения Ю. М. Кобищанова страдают, как уже нами отмечалось, такими существенными недостатками, как смешение дани и полюдья, неразличение внешних и внутренних сборов, т. е. сборов с «чужого» и «своего» населения,768 отсутствие динамического подхода в изучении полюдья. В результате он постулирует, а не доказывает свои положения.
Сохранение древнерусским полюдьем X в. религиозного (ритуально-магического) значения, связанного с обожествлением правителя,769 делало этот институт нерасторжимым с сакральной личностью князя. Чтобы полюдье состоялось, необходимо было непосредственное участие в нем князя. Лица некняжеского достоинства не могли в данном случае служить заменой. Нельзя было князю передать кому-нибудь другому право на полюдье.770 В этом — еще одна коренная особенность полюдья по сравнению с данью, которой киевские князья X в. порою жаловали наиболее влиятельных мужей из своего дружинного окружения.771 Отчисления от дани в форме десятины получала, как известно, и юная русская церковь.772 С полюдьем было, по-видимому, сложнее.
В одной из ранних своих работ Я. Н. Щапов по поводу полюдья писал: «Система сбора этого вида дани, вероятно, отличалась от других видов и не позволяла делить его с церковью».773 Историк тонко подметил невозможность наделения церкви полюдьем. Зря только он отнес полюдье к одному из «видов дани» и объяснил «системой сбора» отсутствие возможности его раздела с церковью. Древнее полюдье, как мы знаем, нельзя причислять к данничеству. Что касается «системы сбора» полюдья, то она являлась производной от характера данного платежа, неразрывно связанного с князем и требующего от последнего ритуального «объезда» подвластной ему земли, а также прямого, исполненного языческой обрядности его общения с живущим на ней населением. Возникает естественный вопрос, не языческая ли суть полюдья отвращала от него церковь? А за ним напрашивается другой: не потому ли материальное обеспечение только что учрежденной на Руси церковной организации не включало поступления от полюдья? Мы склоняемся к утвердительному ответу на поставленные вопросы.