Читаем Работа над ошибками (СИ) полностью

Неожиданно Росинский пропал. В конце апреля. Семинары у двух групп не проводились. Мы сначала не придали этому значения. История КПСС — предмет не профилирующий. Может, заболел человек? А замены нет, так как заменять некому. Но в один из пасмурных дней, сразу после майских праздников, перед третьей парой в полупустую аудиторию влетел Вовка Соловьев. Взъерошенный, с выпученными от ужаса глазами. Громким шепотом объявил:

— Ребята! Росинского уволили! И, наверное, посадят!

Мы кинулись к Соловьеву. Пусть объяснит свою брехню.

Бедного Вовку чуть не растерзали, но информацию вытрясли. Оказывается, он болтался в деканате по каким-то там своим делам и стал невольным свидетелем разборки среди преподавателей. Профессура так возбужденно бурлила, что Вовкино присутствие осталось незамеченным. Дело в следующем. Из возмущенных реплик и оскорбительной перепалки стало ясно — на Росинского настучали. И настучали непросто. Какой-то студент застенографировал последний семинар Юрия Петровича. Нет, не законспектировал, а именно застенографировал. И отнес свои записи в первый кабинет товарищу Жучкову.

Про товарища Жучкова знали все. Нас о нем предупредили в первые дни учебы. Особист. Выполняет функции строгого кагэбистского надзора. Мы тогда еще много шутили по этому поводу, не принимали всерьез необходимость этого самого надзора. И вот, нате вам! Но самое ужасное то, что донес кто-то из нашей группы. К прискорбию, фамилия этой подленькой душонки осталась неизвестной.

— Теперь ни один «преп» не хочет идти в нашу группу на занятия. Боятся, и на них настучат, — горестно закончил Соловьев свое повествование.

Мы бурлили весь день. Митинговали, пока не пришли на занятия вечерники. Дома я, не надеясь на свою память, схватилась за тетрадку по истории партии. Конспектировала на всех предметах добросовестно, почти дословно. Пролистала записи. Потом перечитала внимательнейшим образом. Ничего, что можно инкриминировать как угрозу существующему строю. Просто Юрий Петрович учил нас быть честными. Только и всего. Значит, честным быть опасно? Значит, честным быть нельзя? Я жалела Росинского до слез. И боялась за себя. Мне становилось страшно, стоило подумать, за что может пострадать каждый из нас. От незнакомого страха першило в горле и потели ладони. Мысли разбегались в разные стороны. Молчать. Ни с кем никогда больше не обсуждать серьезных проблем. На вопросы отвечать отрицательно и уклончиво. Может, вообще говорить меньше? Тогда лишнего не сболтнешь.

И еще кое-что было страшным. Ладно бы стукачом оказался один из преподавателей. Они люди пожилые. Сложились как личности, наверное, еще при Сталине. У них свои, устаревшие взгляды. Но провокатор — студент-первокурсник! Кошмар!

Наша группа тяжело переживала свалившийся на нее позор. История скоро разнеслась по всему институту. Два факультета, обосновавшиеся в главном здании на Пироговке, — наш и исторический, — показывали на группу пальцами. Все. От первого до пятого курса. Брезгливо обходили стороной. Даже аспиранты, придя на занятия, странно принюхивались, словно пахло помойкой. Знакомые с других факультетов не давали даже прикурить. Если встречались на улице, они делали вид, что не узнают. А нам и комплексовать по этому поводу было особо некогда. Мы все дни занимались выяснением отношений. Проводили собственное расследование: кто заложил Росинского? Любимец Юрия Петровича Коля Богатырев как-то грустно пошутил:

— Вы не находите, что и мы наконец вплотную столкнулись с традиционными вопросами русской интеллигенции?

— Какими? — равнодушно спросил кто-то.

— Кто виноват? И что делать?

Шутку оценили. Немного поулыбались. Улыбки, правда, вышли довольно натянутые. И снова ожесточились через минуту.

Это были кошмарные дни. В группе воцарились всеобщее недоверие и подозрительность. Ребята внимательно вглядывались в лица друг другу. И в глазах каждого откровенно читалось: «Кто? Не ты ли?» Естественно, тут не до учебы. Вяло закончили семестр. Вяло сдавали сессию. Никому ничего не хотелось.

Я долго страдала в одиночку. С откровенной подлостью не встречалась раньше никогда. Нужно было переварить. Переваривала. Носила все в себе. Но как-то не выдержала. Поделилась с Никитой. Тот аж присвистнул. Не торопился, обдумывая услышанное. Наконец высказался:

— Первый раз сталкиваюсь с подобным. Знаешь, переводись от греха подальше на другой факультет. Или в другой институт. Есть же еще? Крупской, вроде бы? Уж если в вашей группе стукач завелся, вы все потихоньку за своим Росинским отправитесь.

— Ты что? — испугалась я. — Если переведусь, тогда все на меня подумают!

— Ну, не знаю, — пожал плечами Никита. — Не знаю, что еще посоветовать.

Он хмурился. Пошел на лестницу курить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Все жанры