— Вашу с Эваалем историю действительно знают многие… Во всяком случае, долгожители… — Хариб старался не смотреть в глаза Эйнрит. — И мнения у всех разные. Одни осуждают Эвааля, другие жалеют, иные даже знают, как следовало бы поступить Эваалю, и вообще… Но никто из этих знатоков и советчиков не видел слез в его глазах, не слышал боль в его словах… — Хариб замолчал. Они успели сделать несколько шагов, прежде чем он продолжил: — Я видел. И слышал, — произнес он.
Тщательно выговариваемые слова звучали грубо, гортанно. Аивлянская речь с трудом давалась агарянам из-за их физиологии. Мелодичный язык аиви в устах агарянина приобретал лающие интонации, — как если бы кто выучил собаку мяукать по-кошачьи. Впрочем, речь Хариба была понятна.
Он остановился и снова посмотрел в глаза Эйнрит.
— Я здесь потому, что меня просили… — сказал он.
— Кто вас просил? Эвааль?
— Нет, — покачал головой агарянин. — Меня просила другая Эйнрит, корабль, что носит ваше имя… Она вернула его…
Хариб рассказал ей все, о чем узнал от аватара.
Когда они расстались, солнце уже садилось на западе, окрашивая белоснежные стены Каньона багряным. Прощаясь, Хариб сделал то, чего сам от себя не ожидал — жест, который глубоко тронул аивлянку.
Много веков он был при нем. Камень. Хариб носил его на плече, в золотой застежке, скреплявшей его хламиду. Камень, обычный темно-серый, с большой примесью металлов (такой мог валяться где угодно), был обрамлен золотом наивысшей пробы.
Перекинув через левый локоть край серебристой хламиды, Хариб тремя пальцами коснулся застежки у себя на плече: сработал механизм, и края хламиды разошлись; хламида скользнула с плеч и повисла у него на локте, а застежка с камнем оказалась в его ладони.
— Прежде чем проститься с вами, посол Эйнрит, я хочу подарить вам это… — (Хариб протянул Эйнрит застежку) — этот камень, в некотором смысле, часть моей родины… Он с Прит, луны Агара… мира, с которого все началось… В свое время он стал для меня знаком, символом надежды… надежды на то, что мой народ, рано или поздно, освободится из оков проклятой Церкви, сбросит с себя тряпье темных веков, вырвется из лап кровожадного бога и обратится к истине, которая не в священных книгах, не в слепой вере в выдуманных подлецами богов, а в знании, в подлинной смелости и отваге видеть мир таковым, каков он есть. — Хариб стоял перед Эйнрит наполовину обнаженный. Из одежды на нем остались только свободная, жесткая на вид серебристая юбка, доходившая ему до колен, золотой пояс и открытые сандалии. Эйнрит не сразу заметила на груди агарянина множество шрамов, которые снова и снова воссоздавались, каждый раз, когда тот бывал в капсуле-сборщике. — Когда мой друг, — продолжал он, — человек, занимавший высокое положение в церковной иерархии и ставший при этом одним из вождей революции, дал мне этот камень, я еще не знал, что всего через несколько дней тирания Церкви падет… Тогда я впервые узнал о том, что нога человека уже ступила за пределы Агара… получил подтверждение своей надежде… получил основание
Сказав это, он поклонился аивлянке (жест, принятый среди агарян, означающий глубокое уважение и почтение) и, развернувшись, зашагал прочь, накинув на ходу хламиду и завязав ее узлом на плече.
Глава двадцать пятая. Агар. Долгожданная апостаси́я
Высокий мужчина в белом костюме и миловидная молодая женщина в вызывающе коротком красном платье шли, держась за руки по парковой аллее. Парк на Патриаршем холме был одним из немногих мест под открытым небом, где они могли побыть наедине, без посторонних. У них был всего лишь час. Потом ему улетать в Агрок, что в провинции Хаит: там уже третью декаду шло строительство нового океанского порта. В Агроке кипела работа — строилось временное жилье для рабочих, в руинах работали археологи, историки, архитекторы. Древний город оживал.