Рабиндранат Тагор

Газета "Сан-Франциско Экземинер" писала 6 октября 1916 года: "Вчера полицией получены сведения о заговоре с целью убить сэра Рабиндраната Тагора, индийского поэта, лауреата Нобелевской премии. Были предприняты самые тщательные предосторожности, чтобы охранять его в отеле "Палас" и в театре "Колумбия", где он вечером выступил с лекцией". В этом же номере появилось письмо некоего Гобиндабихари Лала (впоследствии представшего перед судом по делу об индийско-германском заговоре и осужденного к тюремному заключению). Автор письма заявлял: "Сэр, хотите ли Вы знать, что сами индийцы думают о Тагоре? Они вовсе не считают, что он хоть сколько-нибудь представляет их идеи, их мнения в области политики, экономики и философии. Сердце Индии — в антибританском революционном движении, которое стремительно движет Индию навстречу будущему. Но мистер Тагор стоит в стороне от этого Движения, как стоял Гёте в стороне от войны немецкого Народа за независимость сто лет назад".

В интервью газете "Лос-Анджелес Экземинер" поэт сказал: "Что же касается до заговора с целью убить меня, я полностью верю в разум моих соотечественников и буду выполнять здесь свою миссию без помощи полиции. Я хочу особо воспользоваться этой возможностью, чтобы заявить, что я не верю в этот заговор, хотя мне и пришлось уступить полицейским чинам, разыгравшим фарс с охраной моей особы. Надеюсь, что я буду избавлен от этой охраны в оставшиеся дни моего пребывания в вашей стране".

Ирония этого эпизода достигла апогея, когда годом позже мистер Гоурлэй, занимавший тогда пост личного секретаря губернатора Бенгалии, рассказал Эндрюсу, что британская разведка сообщала о секретной связи Тагора с "партией Гадар". Вполне возможно, что британская пропаганда прилагала тайные усилия, чтобы настроить общественное мнение против Тагора. Известно, что Тагор хотел посвятить свою книгу "Национализм" президенту Вудро Вильсону, но не получил на это необходимого разрешения. Белый дом сообщил компании "Макмиллан", готовившей книгу к печати, что британский посол рекомендовал воздержаться от этого шага, ссылаясь на то, что Тагор якобы участвовал в антибританской деятельности в Индии.

Но в целом турне оказалось "удивительно успешным". Ч.Ф. Эндрюс свидетельствовал, что "Тагор во многом был доволен своей поездкой И считал ее удачной". Тем не менее беспокойство поэта все возрастало, и после эпизода в Сан-Франциско он решил немедленно вернуться домой. Контракт был расторгнув и в январе 1917 года Тагор отбыл на родину через Японию. Вернувшись в Индию в марте 1917 года, он увидел лицо уже не агрессивного национализма, а национализма жалкого, попираемого. Наиболее громко в защиту Индии прозвучал тогда голос храброй англичанки Энни Безаит,[84] выступившей за введение национального управления. По приказу мадрасской колониальной администрации её бросили в тюрьму. Тагор восхищался ею и выступал с публичным протестом против ее ареста. Так Рабиндранат вновь оказался на арене политической борьбы, грозный размах которой уже не ограничивался только Бенгалией. Теперь поэт стал слишком крупной фигурой, чтобы оставаться в стороне от бурь эпохи, он, как всегда, не мог молчать при виде страданий своего народа. На публичном митинге в Калькутте он завоевал сердца собравшихся только что сочиненной патриотической песней: "Твой трубный зов разнесся по всей земле, и герои со всех стран собрались вокруг твоего трона. День пришел. Но где же Индия? Она лежит в пыли и бесчестье, лишенная своего места. Избавь ее от стыда и дай ей место в Доме достойных, о вечно бодрствующий Господь!" В конце года, когда Индийский национальный конгресс собрался на ежегодный съезд в Калькутте, он прочел на открытии стихотворение под названием "Молитва Индии". Делегаты наградили его бурной овацией.

Политическая ситуация в стране все больше выходила из-под контроля властей. Горящая энтузиазмом бенгальская молодежь не могла найти легальных путей общественной борьбы и уходила в подпольную деятельность и терроризм. Британское правительство, уверенное теперь в победе, благодаря вступлению Соединенных Штатов в войну, жестоко расправлялось с оппозицией. Насилие хотели победить еще большим насилием, ненависть еще большей ненавистью.

Тагор самоотречение отдавался общественным делам, и каждое стоило серьезного эмоционального напряжения. К этому напряжению добавлялось и беспокойство, вызванное серьезным заболеванием его старшей и самой любимой дочери Белы, умершей в мае того же года. 28 февраля он писал Пирсону, находившемуся в то время в Китае: "Я снова приехал в Калькутту из Шантиникетона, потому что состояние Белы стало хуже. Смерть — оборотная сторона жизни, она едина с жизнью, и я не смотрю на нее с каким-то особым страхом. Но болезнь — это зло, и когда мы не знаем, как бороться с нею, сердце не может с этим примириться".