Рабиндранат Тагор

26 декабря 1913 года на специальном собрании Калькуттский университет присвоил Тагору степень доктора литературы "honoris causa".[78] Так завершился этот год, полный событий и волнений, богатый почестями и наградами, но бедный творческими достижениями, — это был единственный год, когда новые книги Тагора не появились на бенгали, языке его творчества. Три книги, изданные в Лондоне, "Садовник", "Полумесяц" и "Читра", состояли из переводов его старых произведений. Впрочем, за год он написал несколько песен, некоторые во время пребывания за рубежом, другие в Индии. Единственная песня, написанная в Соединенных Штатах в начале года, знаменательна тем, что в ней возникает образ купли-продажи. Поэт воображает себя торговцем. Король грозит силой отнять его товары, престарелый миллионер предлагает купить их за золото, прекрасная дева соблазняет его своей улыбкой, но ноша остается до тех пор, пока ребенок, играющий раковиной, не дергает его за рукав, заявляя: "Все это мое!" Поэт освобождается от своей ноши, отдавая свои товары без всякой платы ребенку, чтобы он с ними играл.

Он продолжал сочинять песни (слова и музыку), и они составили в 1914 году два тома "Гитимолло" и "Гитали". Среди них есть песни, написанные Тагором в том же возвышенно-духовном ключе "Гитанджали", хотя их настроение изменилось. Его вера обрела твердость, уверенность в судьбе человека стала крепче, а приятие жизни и ответственности за нее — более радостным. Как он говорит в одной из песен, все тернии жизни обретут смысл, когда роза наконец расцветет. В определенном смысле песни Тагора — это его величайший дар своему народу. Не только потому, что их радость могут разделить и грамотные и неграмотные, юные и старые, но и потому, что в них, в простых и прекрасных словах, он выразил тончайшие оттенки настроений и чувств. Это его "приношения" в истинном смысле слова, сокровенные шепоты его души, эхо которых прозвучало на весь мир.

Тоска по древним временам, владевшая им в первые годы столетия, теперь исчезла, победила его вера в поступательное движение жизни, в свободное общение умов. Это видно из письма, которое он написал Стерджу Муру 1 мая 1914 года. "Наша школа закрылась, и после долгих месяцев ежедневных занятий наконец я предоставлен самому себе. Я снова взялся за Вашу книгу "Ласковое море", закончив ее в один присест. Вам будет трудно представить это наше палящее летнее небо, когда жаркие порывы ветра время от времени волнуют свежие зеленые листья дерева, название которого Вам ни к чему. Все это так непохоже на климат и страну, где были написаны Ваши стихи! В Ваших стихах я чувствую окружающую Вас природу. В них — скромность Вашего неба, зажатость Вашей жизни в домах и общее ощущение силы, готовой противостоять судьбе. Здесь, на Востоке, прозрачная тишина наших темных ночей, сияние полуденного солнца, переплавляющееся в нежную голубую дымку над горизонтом, заунывная музыка жизни, которая ощущает, что плывет в Бесконечности, и кажется, шепчет в Ваши уши какую-то великую тайну существования, которая невыразима словами.

И все-таки — тем более — Ваша литература ценна для нас. Неустанная хватка за жизнь, которую Вы никогда не ослабляете, определенность Ваших целей и надежная уверенность в вещах, которые находятся перед Вами, вдохновляют нас сильным ощущением реальности, которое так необходимо для целей искусства и жизни. Литература какой-либо страны создается не только для внутреннего потребления. Ее ценность заключается в том, что она совершенно необходима и для чужих земель. Я думаю, что Западу повезло, что он воспринял дух Востока через посредство Библии. Она увеличила богатство Вашей жизни, поскольку так чужда Вашему темпераменту. С течением времени Вы можете отбросить некоторые из ее доктрин и учений, но она сделала свое дело — она создала возможность выбора в интеллектуальной сфере, возможность, которая так необходима для всякого жизненного роста. Западная литература приносит нам такую же пользу, добавляя в нашу жизнь посторонние элементы. Некоторые из них дополняют, а другие противоречат нашим тенденциям. Это то, что нам необходимо.

Нас недостаточно очаровывать или изумлять, — мы должны пережить потрясение и боль. Поэтому мы ищем в Вашем творчестве не то, что артистично, но то, что ярко и сильно. Именно поэтому Байрон оказал такое огромное влияние на нашу молодежь прошлого поколения. Шелли, несмотря на свой туманный идеализм, встряхнул, пробудил наши умы своей фантастической пылкостью, которая порождена верой в жизнь. То, что я говорю здесь, сказано с точки зрения иностранца. Мы не можем не упустить огромной части Вашего чисто артистического мастерства, но все, что человечно в широком смысле слова, все, что подлинно правдиво, может без ущерба дойти до дальних времен и отдаленных стран. Мы ждем от Вашей литературы, чтобы она открыла нам гремящий жизненный поток Запада, даже если он несет с собой обломки и наносы преходящего".