Раб

– Она без этого, – Гнутый, не обращая внимания на угрозы Китайца, изобразил жестом половой акт, – не может. Её только, наверное, ты и не драл.

– Звали пасть, бля! – Китаец зверем глянул на Гнутого. Его глаза сделались совсем белыми и превратились в щёлки. Он шагнул и коротко, носком ботинка ударил сидящего мужчину в грудь. Боли уже не было. Просто кашель. Мужчина завалился на спину, но Китаец перевернули его на живот и как барану прижал голову коленом к песку. Снова закручивая мужчине руки за спиной проволокой, он старался не запачкать футболку. – Хер ему, а не воды. – Ухватив за волосы, потащил к багажнику. На песке остались борозды и пятна крови. – Приятного путешествия, Ромэо. – Тело ударилось о дно багажника. Удар в спину и крышка багажника захлопнулась.

Снова мрак, запах бензина, грохот и тряска. Он несколько раз терял сознание. Рук снова не было и, кажется, начинало исчезать лицо.

Он снова видел море и её – поджарую, горячую, гибкую и голую. Она то погружается в воду, то иглой вырывается из её волн. Чёрные глаза сверкают.

– Иди ко мне, милый.

4

В глаза ударил белый свет.

– Ты кого привёз?

– Чё, кого. Кого просили, того и привёз.

– Ох…ел? – Раздался короткий смешок. – На нем места живого нет. Пять штук, не больше. Если выживет. Гнутый, а ты куда смотрел?

– А я чё? Он как узнал, что этот Мару трахал, так и пророс.

– Гнутый, заткнись, сука.

– Она ему специально рассказала, а он и повёлся.

– Ты чё, Портной. Смотри, какой здоровый. Оклемается, бля.

– Китаец – садист ты херов.

– Да через два дня уже пахать будет.

– Через два дня?!

– Ну, через четыре.

Свет слепил. Он мог разглядеть только чёрные силуэты. Он понимал, что говорят о нём, но ему уже было всё равно.

«Умереть».

– Короче, тащи его к Деду. Выживет – будем говорить за бабки. Нет – с трупом решаешь сам и с Марой, как хочешь, так и рассчитывайся. Всё, дебил.

– Да чё дебил, бля, сразу?

– А кто ты? Тащи эту падаль отсюда!

Он снова провалился во тьму и открыл глаза, когда почувствовал как, что-то влажное прижимается к его губам. Голова судорожно дёрнулась на встречу. Он впился онемевшими губами и всосался в это. Вода. Она тонкой струйкой скользнула в горящее иссохшее нутро, пробуждая к жизни, как капля дождя оживляет семя, долго пролежавшее в сухой земле.

Он не отпускал это влажное и источающее воду, пока не утолил первые, самые жестокие приступы жажды. Тело вновь ослабело, и он уснул.

Время превратилось в пунктирную линию, состоящую из коротких обрезков сознания. Он приходил в себя. Что-то вливалось внутрь. От этого внутри становилось тепло, и он снова засыпал. В те моменты, перед его глазами, и он это почему то хорошо запомнил, всё время покачивался язычок пламени, будто перед самым лицом горела свеча. А за ним, в тусклом свете, как в золотом тумане он видел лицо. Измождённое, в морщинах, окутанное белым облаком волос лицо старца с широко открытыми синими глазами. Глаза улыбались, и от этого становилось хорошо и тепло, и головная боль утихала. Хотелось выгнуть позвоночник, и вывернуться самому себе под мышку головой. Лицо зудело. Из глаз лились слёзы.

И вот, открыв в очередной раз глаза, он больше не почувствовал боли. Он осторожно повернул голову вправо, потом влево. Ничего не болит. Он напряг шею и огляделся. Никого.

Мышцы быстро ослабели, и он уронил голову. Напряг плечи, согнул руки в локтях, сжал кулаки. Слабость. Он согнул в коленях ноги и попытался подтянуть их к животу. Ему это удалось, но с огромным трудом. Тело покрылось испариной, но по мышцам пробежала приятная судорога. Захотелось встать.

Осмотревшись, первое, что увидел – перед ним, прилепленная прямо к дощатой стене, горела свеча, вся в потёках и каплях. Вокруг дощатые стены. Сколоченные не плотно, они пропускали внутрь лучи красного света. Лучи ложились на пол полосами. Казалось, с наружи бушевал пожар. Сверху свешиваются сухие стебли травы. Приглядевшись, он увидел, что под потолком, скрывая собой перекрытие, в неимоверном количестве и разнообразии трава свисала сухими пучками. Некоторые уже почернели от времени. Некоторые, ещё даже не высохшие до конца, зеленели стеблями и листочками и покачивались на весу. Слева он разглядел дверь. В щели и не плотности по периметру створки, как и сквозь стены, врывался красный свет, и дверь казалась входом в ад.

Вход разверзся, и он увидел огонь. На огненном фоне чернел силуэт человека с огромной головой и без рук.

«А вот, наверное, и сам рогатый».

Раздался скрипучий голос:

– Проснулся? Хорошо.

Он приподнялся, что бы лучше видеть вошедшего, но голова закружилась и перед глазами всё поплыло. Он успел разглядеть измождённую фигуру в каких-то длинных одеждах, удерживающую на спине большой тюк, который, не разобрав, принял за огромную голову.

– Ну-ну, – снова заскрипел голос из темноты. – Полегче. Ожил – уже хорошо, а ходить научишься.

Тюк с мягким шуршанием свалился с худых плеч на пол, подпрыгнув, как большой мяч. Из него посыпались листья.

– Кто вы? – Собственный голос больше напоминал ему слабый шёпот.