Р26/5/ПСИ и я

Я сидел на «флэше», переживая все симптомы абстиненции. Шесть недель ада, когда комната вокруг меня была полна призраков и бесов, видимых и невидимых. Именно об этом Сара не нашла нужным мне сказать. Первые ощущения были потрясающе яркими, полными восторга и ожидания скрытых опасностей, которые было бесконечно приятно преодолевать. Теперь, после того как тело привыкло к наркотику и начало требовать его, кошмары стали гораздо более реальными, драконы более злобными, дьявол — ужасающим. И возвращение в норму становилось все более трудным. Мать всегда была со мной, рядом с кроватью, я видел ее каждый раз, как только приходил в себя. Она кормила меня, купала меня и выдавала мне лечение, назначенное специалистом. Мне прописали средство со сходным наркотическим эффектом, но не вызывающее привыкания. Я по-прежнему уходил в трипы, сталкивался с ужасами лицом к лицу, пробивался сквозь них обратно к жизни, но все с большим и большим трудом. В моменты просветления мне говорили, что теперь я нуждаюсь в меньшем количестве наркотика, и так неделя за неделей. Но поскольку у меня совершенно отсутствовало ощущение времени, я мог судить, что меня лечат, лишь по их словам...

Это длилось до тех пор, пока однажды, очнувшись, я не обнаружил, что мать и врач о чем-то спорят возле моей постели.

— Зачем вы это сделали? — спрашивал он.

Мать колебалась. Думаю, ее спрашивали об этом несколько раз, и в конце концов она ответила.

— Черт вас возьми, доктор, — сказала она тихо. И заплакала. — И будь прокляты все вы, люди, с вашими автомобилями, клубами, барами, мужьями, женами и друзьями. Если бы вы только могли представить, доктор, что мне пришлось пережить! Я одна, без мужа, без друзей, у меня нет никого, кроме сына! Каково это обнаружить, что он бегает за какой-то изъеденной оспой глупой девчонкой, все мозги у которой — в трусах?

— Да, конечно, — нетерпеливо возразил врач. — Я понимаю, как вам тяжело. Но разве это может оправдать...

Он продолжал говорить, но я был уже в тумане. Понял единственное: мать продолжала колоть мне «флэш» вместо безопасного препарата, который давал специалист. Она скорее принесла бы меня в жертву безумию и предпочла бы держать меня рядом с собой, чем допустила бы, чтобы я встречался с девушками, как любой нормальный парень в моем возрасте. В течение шести недель она держала меня в этом наркотическом плену. Только представьте себе, доктор. Ведь к тому времени мне исполнилось семнадцать.

Как бы там ни было, на следующий день я сбежал. Врач пообещал прислать квалифицированную сестру, но мать все равно была бы рядом... Рано утром я вылез из постели, тихо оделся и заковылял на станцию монорельса...

И на планете Цузам, под этим синим небом, я был рядом с женщиной, держащей меня в объятиях и шепчущей слова любви. Все могло бы быть великолепно, но я находился словно в плену и всем существом ощущал эту унизительную несвободу. Я попытался объяснить это Гертруде.

— Мы должны убраться отсюда. Сейчас же, — пытался настаивать я. — Пока еще не слишком поздно. Ты сама говорила, что все местные виды взаимозависимы, симбиотичны. Мы становимся частью этой системы.

— Я люблю тебя, — отвечала она тихо. — Тебя и Цузам. Я хочу остаться здесь с тобой навсегда, Алек. Я не хочу обратно на станцию.

Она признала это наконец. Я был ее первым мужчиной, и ее пугала перспектива оказаться за пределами этой планеты, в мире, полном молоденьких девушек. Она понимала, что это взаимное увлечение — временное, вызванное неизвестным фактором на планете Цузам, фактором, опасность которого она не готова была признать.

— Если мы останемся здесь, то погибнем, — жестко сказал я. — У нас уже большие проблемы. Посмотри, мы словно прикованы друг к другу. Это первый шаг к полной ассимиляции с этой чудовищной планетой. Помнишь, ты сама говорила, что в процессе эволюции здесь произошла полная зачистка всего, что не смогло приспособиться. И это неудивительно в полноценной системе такой мощи. Еще немного, и мы сами отправимся к деревьям и попросим их, понимаешь, попросим взять нас в качестве жертвы. Просто станем частью этой экосистемы, любить ее законы будем больше, чем собственную жизнь. Ты хочешь, чтобы мы с тобой стали похожими на этих безобидных зверьков?

— Единство Цузама... — бормотала она. — По-настоящему коммунистический мир, где все живое работает на благо всех, добровольно. Это чудесно, Алек. Я хочу быть частью этого. С тобой, вместе.

— Ты с ума сошла, — грубо сказал я ей. — Хорошо, если нам удастся прожить здесь месяц. Что нас ждет в будущем?

— Ты не настолько эгоистичен, Алек, — запротестовала она. Я видел, что она сдерживает слезы. — Не притворяйся таким. Ты так же сильно, как и я, хочешь остаться здесь. Неужели ты не чувствуешь внутри себя этот зов, этот призыв к единению, когда даже наши сердца, кажется, бьются в унисон с биением растений?