Р.А.Б.

– Паш, а я, главное, за полчаса до этого гнался с ним за одним упырем. Мы его в старой трубе накрыли и погнали, – включился Нестеров, – рядом со входом на свалку. И тут у меня машинку заклинило. Я говорю: «Лех, хуй с ним, с этим упырем, пойдем к моей машине, я ружье возьму, и вернемся. Этого догоним или другого найдем». А он так завелся, так завелся… бедный Леха. Я же говорил: подожди меня! – Нестеров глубоко вздохнул, сел на поваленное дерево и, морщясь, полез себе под куртку. – Не могу, мужики, сердце колет чего-то.

Я стоял совершенно отупевший, отказываясь понимать, что происходит. Я просто заставил себя разжать губы и спросить:

– Вы о каком Лехе-то говорите, ребят? О…

– О нем. О Евдокимове. – Загорецкий прижался спиной к дереву, абсолютно серый, с бескровными губами и безумными глазами. – Вчера во время охоты он погиб.

– ЧТО?! – кажется, я покачнулся на месте. – ЕВДОКИМОВ?! ПОГИБ?!

– Да не ори ты так, – хлопнул меня по плечу Паша. – В общем, мы с Митричем его перевернули, а у него под сердцем какая-то хреновина торчит железная… типа заточки… или обрезка трубы… и кровь… кровь…

– Большущее пятно, – подтвердил рыжий парень из отдела логистики, видимо Митрич, – И глаза… я понял, что значит, когда говорят «остекленевшие глаза»…

– Не могу, не могу больше это слушать! – Нестерова трясло в рыданиях. – Ну почему он не пошел со мной в машину?!

– Что ментам сказали? – надтреснутым голосом спросил Загорецкий.

– А что говорить? Им проблемы нужны? – Митрич развел руками. – Они сказали: валите, мол, пацаны отсюда. Вам проблемы нужны? Нам тоже нет. Завтра, то есть сегодня уже, выловим всех бомжей, допросим, может, кого и расколем.

– Я теперь каждый день буду туда приезжать и валить их, – сжал кулаки Нестеров. – Пока всех не перестреляю, скотов!

– Семья в курсе? – сам не знаю зачем, спросил я. Я не имел ни малейшего представления, какая у него семья.

– Менты, наверное, сказали, – пожал плечами Паша.

– Если они вообще не забили на это дело. – Загорецкий смотрел куда-то поверх наших голов. – Они могли тупо слить. Зачем им очередной «висяк»? Может, потом другая дежурная смена обнаружит. Или рабочие свалки…

– Ты хочешь сказать, что он может… он до сих пор там лежит? – Я представил себе окоченевшее тело Евдокимова, чуть присыпанное снегом, лежащее среди мятых жестяных банок, рваных газет, тряпья и прочего мусора. Мне показалось вдруг, что это мое тело. Это меня бросили гнить на свалке, забыли, вычеркнули, будто и не было. Ты и живой-то не особенно был нужен окружающим, а уж мертвый – тем более.

– Вы, конечно, не пойдете выяснять у ментов, сообщили ли они семье? Я правильно понимаю?

Загорецкий закурил. Огонь зажигалки осветил его лицо, которое как-то разом осунулось.

– Куда мы пойдем? Как? – Митрич опустил голову.

– Нестеров верно говорит, – кивнул Паша в его сторону, – расскажи мы сейчас про охоту, они все на нас спишут. Оружие, ночная стрельба на свалке, наверняка пьяные были, поссорились. И замочили.

– Логично, – Загорецкий похлопал Нестерова по плечу, – вставай, пошли в офис, а то мы и так тут уже минут сорок торчим. Вам к ментам нельзя, это точно. Я попробую по своим каналам продавить. Чтобы родственники хотя бы тело забрали. Несчастный случай. Или убийство с целью ограбления… уууффф… он же первый раз участвовал, да?

– Второй, – тихо сказал Нестеров.

– И зачем ему это было нужно?

Мы поплелись в офис. За всю обратную дорогу никто не проронил ни слова. Мы шли мерзкой походкой подельников. Я понимал, что ребята не виноваты, иногда так получается, кто-то уходит, и все. Стечение обстоятельств. Гнусное стечение обстоятельств. Я думал о том, что тело Евдокимова может пролежать так до весны. Как таких покойников называют менты? «Подснежники»? Я знал, что ни у кого из них не хватит смелости найти ту милицейскую смену и спросить, как быть. Перед самым входом в офис я остановился и предложил:

– А может, анонимный звонок? Ну бывает же, когда звонят и сообщают о бомбах на вокзале или о трупах.

– Хорошая идея, кстати, – кивнул Митрич.

– Наверное, единственно верная, – согласился Загорецкий.

И все дружно закивали, и, кажется, даже расправили плечи, будто я им разом амнистию подписал. Они ведь не были убийцами. Бомжи не в счет. Неплохие, в общем-то, парни. Просто безучастные. Посторонние люди. У них тоже были семьи, карьеры, дети, летний отдых на море. У них было будущее, в отличие от Евдокимова.

А солнце не собиралось прятаться за тучи. Оно продолжало светить. Я не видел места, где убили Евдокимова. Может, солнечные лучи освещают и его? А может, он лежит в низине, куда они не достают. Не знаю, ходят ли там бродячие собаки и разделывают ли бродяги брошенные трупы на мясо, согласно городским легендам. А может, именно в этот момент его тело грузят на носилки. Или он лежит в морге, накрытый простыней или чем там накрывают трупы? Я никогда не был в морге. Я не могу себе представить, как там. Я даже не могу представить себе его запах, который те, кто там был, называют специфическим.

В любом случае он не видит солнца. Он его не видит.