Q

— Епископ, кардинал, его преосвященство Джованни Мария дель Монте Чокки. Он едет из Мантуи, направляясь в Рим.

— Ах да. Значит, на конклав…[89] Говорят, что папа совсем плох, но мы-то знаем, папы умирают долго…

Он озадаченно изучает мыски собственных ботинок, не решив, сразу ли послать меня к черту или еще помучить.

— Я в этом совершенно не разбираюсь. Я должен только встретить епископа и дать ему возможность переночевать здесь.

— Да, да. Но у вас нет дичи, которую положено подавать к ужину.

Он багровеет, и, если бы не разделяющая нас лестница, непосредственная опасность угрожала бы моей шее.

— У нас здесь ее нет! Это станция смены лошадей, а не постоялый двор!

Он уходит в дом.

Оставшись в одиночестве, я направляюсь к псу. Теперь он, кажется, успокоился и позволяет себя погладить — у него не осталось особого желания скалить зубы, как, впрочем, и жить вообще. Скоро пробьет и его час.

— Ты сам ничуть не лучше папы. Но по крайней мере, у тебя над головой постоянно не кружит стая стервятников.

Кардинал дель Монте.

Ревностный или спиритуалист?

С Караффой он или с Полом?

Он из Мантуи.

Пес откровенно зевает мне в лицо беззубым ртом.

Мантуанец, как и брат Бенедетто Фонтанини.

Ревностный или спиритуалист?

* * *

Епископский герб на дверках кареты заляпан грязью. С дюжину стражников устроили бивак во дворе прямо на гравии. Множество людей снуют туда-сюда по лестнице. Конюх суетится, пытаясь очистить епископский герб тряпкой.

Солдаты едва удостаивают меня взглядом. Нарядная одежда, должно быть, делает меня похожим на придворного.

Утонченный субъект поднимается по лестнице вприпрыжку — он облачен в элегантный плащ, на голове роскошная шляпа. На вид ему лет тридцать.

Он оборачивается к конюху:

— Его преосвященство будет очень признателен за горячую воду до обеда. — Тон требовательный и капризный.

Усатый кивает с глупейшим выражением на лице, оставляет в покое карету и бросается вверх по лестнице.

Тут приближаюсь я:

— Обслуживание на таких станциях постоянно дает повод желать лучшего.

Удар застает его врасплох — ему остается только кивнуть:

— Это действительно из рук вон…

— Человек такого ранга…

Он не рискует поднимать на меня взгляд — благожелательный вид обезоруживает его.

— После всех этих превратностей дороги, в его возрасте… И со всеми этими тревожными мыслями…

Он решает отреагировать, маленькие серые глазки смотрят на меня сверху вниз.

— Вы, случайно, не из тех же краев, что и его преосвященство?

— Нет, господин, я по происхождению немец.

— Ах. — Выражение лица человека, открывшего глубочайшую тайну. — Я Феличе Фильюччи, секретарь его преосвященства.

— Тициан, как и живописец. — Легкое обоюдное расшаркивание. — Вы направляетесь в Рим, как я понимаю.

— Действительно. Мы уезжаем завтра утром.

— Трудные времена…

— Вы правы. Папа…

Какое-то мгновение мы молча стоим потупив глаза, словно погруженные в глубочайшую теологическую дискуссию — я знаю, что он хочет попрощаться, но не даю ему такой возможности:

— Если я смогу что-нибудь сделать для его преосвященства, не стесняйтесь — только попросите.

— Очень любезно с вашей стороны… Конечно же… Но сейчас вы должны извинить меня — мне надо удостовериться, что все в порядке.

Он смущенно прощается.

* * *

Льет как из ведра, но мне страшно хочется выкурить сигару. Укрывшись под навесом, я глотаю дым, презрев непогоду. Пса и след простыл. Только сверкают кошачьи глаза перед тем, как исчезнуть за решеткой.

Я буду методично крестить нужных людей, из которых может сформироваться ядро настоящей секты. Инквизиторы обожают секты — о них можно бесконечно травить байки, им можно приписать все, что угодно: народное недовольство, чуму, проституцию, бесплодие чьей-то жены… Мне понадобятся апостолы, которые будут разгуливать по этим местам и крестить, как это было принято у старины Матиса. У меня уже есть несколько человек на примете, несколько жителей Феррары, но надо идти дальше: в Модену, Болонью, Флоренцию. Потом, еще есть Романья. Кажется, жители этих земель — самые беспокойные из всех подданных папы. Просто необходимо еще больше расширить круг интересов. Ересь и восстание, а что еще?

Зажимаю сигару в зубах и складываю руки за спиной. Дрожь немедленно сообщает мне, что лучше все же вернуться. Я не могу позволить себе заболеть.

В комнате еще не потушен камин, кто-то ворошит угли кочергой — темный силуэт, сидящий ко мне спиной на одном из деревянных стульев гостиной. Фланелевая ночная рубашка до пят внушительных объемов, а на тонзуре — пурпурная шапочка.

Он немного оборачивается, обнаружив мое присутствие.

Спешу успокоить его:

— Не беспокойтесь, ваше преосвященство, это всего лишь одинокая прогулка страдающего бессонницей.

Необычный звук — что-то среднее между мычанием и вздохом, круглые глаза глубоко запали в морщинах щек.

— Тогда нас двое, сын мой.

— Могу ли я чем-то быть вам полезен?

— Я пытался заставить этот огонь разгореться вновь, чтобы прочесть несколько строк.

Я подхожу ближе, беру мехи и принимаюсь раздувать угли.

— Бессонница — страшная штука.