— Это гнусный обман, разве ты еще не понял?! С самого начала епископ играет на две руки, он дает вам гарантии, чтобы заручиться поддержкой в городе, чтобы кто-то открыл ему ворота в нужный момент… Но, вернувшись, неожиданно вспомнит, что вы лютеране, восставшие, как и мы, против власти папы. — Пауза, необходимое время, чтобы они успели все переварить, а затем: — Можешь забыть о своих муниципальных свободах: после нас и вы пойдете на эшафот. Подумай об этом, Юдефельдт. Подумай хорошенько.
Оба бургомистра стоят неподвижно, глядя то на Киббенброка, то вокруг себя, словно в поисках невидимого советчика.
Фон Мерфельд не в силах поверить:
— Юдефельдт, не собираешься же ты слушать двух этих голодранцев? Разве ты не видишь: они пытаются спасти свою жизнь?! Они в отчаянии. Как только его светлость прибудет сюда, мы все устроим. Мы же заключили договор, не забывайте об этом.
Вновь устанавливается молчание.
Слушаю удары собственного сердца — лишь его биение говорит о том, что время бежит.
Вердеманн мысленно молится своим бухгалтерским книгам.
Юдефельдт думает о своей жене.
Юдефельдт думает о собранной епископом армии.
Юдефельдт думает о сорока своих сторонниках, забаррикадировавшихся внутри монастыря.
Он думает о смешных и пошлых усах фон Мерфельда.
Он думает о его сестре, этой шлюхе аббатисе, которая, да это каждому известно, всегда была шпионкой епископа в городе.
Он думает о гирляндах на дверях домов католиков…
Я протягиваю ему руки:
— Мы пришли безоружными. Давайте прекратим драться друг с другом и будем вместе защищать город. Какого дьявола сюда приперлись благородные? Мюнстер — наш город, не папистов, не сторонников епископа.
Фон Мерфельд не выдерживает:
— Ради бога, не давайте себя убеждать двум хамам с длинными языками!
Юдефельдт вздыхает и душит в кулаке воображаемого змея:
— Не они убедили меня, господин фон Вольбек… Вы, дали нам обещание.
— Слово его милости Франца фон Вальдека!
— Но эти… хамы, как вы их назвали, предлагают мир без присутствия в городе вооруженных наемников, а это предложение стоит принять во внимание.
Фон Мерфельд срывается:
— Не собираетесь же вы поверить этим кускам дерьма?!
— Я пока еще бургомистр этого города. И должен заботиться об интересах всех его жителей. Нам известно, что католики получили приказ вывесить гирлянды на дверях своих домов. Почему, господа, можете мне это объяснить? В нашем соглашении об этом не было ни слова…
Фон Мерфельд каменеет — подлый лютеранин открыто обвинил его, но фон Бурены никогда не отступают без боя:
— Если дело обстоит так, я знаю, как поступают с изменниками! — Он вытаскивает меч и моментально приставляет его к горлу бургомистра.
Лютеране реагируют, но одного кивка фон Мерфельда достаточно — его рыцари уже на ногах: двадцать дворян, вооруженных до зубов и готовых сражаться против двенадцати насмерть перепуганных бюргеров. В случае вооруженного столкновения не стоило бы особенно гадать о его исходе.
Фон Мерфельд удостаивает меня торжествующей улыбки.
Страшный крик со стены в глубине кладбища, похожий на карканье ворона, заставляет ее потускнеть. Вопль, от которого стынет кровь, а волосы становятся дыбом. Страх поднимается по спине, как паук:
— Остановись, свинья!
Длинные тени призраков движутся между надгробий — армия восставших мертвецов. Кто-то падает на колени и молится.
— Я тебе говорю, свинья!
Жуткие привидения пересекают поле, появляясь из ночи в свете факелов, армия теней, тридцать призраков с поднятыми арбалетами и аркебузами, их капитан идет во главе. Он приближается, два пистолета, больше него самого, — крылья ангела смерти:
— Фон Бурен, гнусный ты сукин сын. — Он останавливается, сплевывает на землю и шипит: — Я пришел съесть твое сердце.
Дворянин бледнеет, меч его дрожит.
Ангел тьмы, Редекер, останавливается в нескольких шагах от нас:
— Все в порядке, Герт?
— Как раз вовремя. Ситуация, мягко говоря, изменилась коренным образом, теперь ваше слово, господа. Или мы решаем все наши проблемы в бою, или вы садитесь на лошадей и убираетесь туда, откуда пришли.
Усы по-прежнему стоят по стойке «смирно», но фон Бурен уже проголосовал — он опустил свой меч, Юдефельдт наконец дышит.
На нашей стороне численный перевес, и настроены мы более решительно. Нам нечего терять, и фон Мерфельд это прекрасно знает.
Щелчок языком и ругательство себе под нос, последний презрительный взгляд на бургомистра — он разворачивается на каблуках и с громким звоном шпор присоединяется к своему отряду.
Редекер прислоняет ствол пистолета к груди фон Бурена, который закрывает глаза и, окаменев, ждет выстрела. Опытная рука отвязывает кошель от его пояса.
— Катись-ка ты отсюда, ублюдок. Возвращайся лизать задницу твоему епископу.
Солнце едва пробивает дымку за церковью Святого Ламберта, когда мы возвращаемся на рыночную площадь. Рыцари ушли из города, эскортируемые людьми Редекера вместе с лютеранами: кто-то божится, что видел, как фон Бурен плакал от ярости, когда выезжал из городских ворот.