Q

Не знаю, откуда появились большие навозные вилы, факелы и шесты. Просто в какой-то момент они возникли над лесом голов, гораздо более страшные, чем алебарды стражников, перекрывших подходы к дворцу. Один из них поднимается по лестнице за инструкциями. Он возвращается в сопровождении по крайней мере пятнадцати точно таких же головорезов.

Между первыми рядами вспыхивает бурная дискуссия. Распространяется новость, что причиной волнений стало оскорбление Вилли Прыщом бургомистра Родеманна: «Поцелуй меня в зад!» — сопровождающееся демонстрацией соответствующего места. Многие восприняли это как приглашение к действию, и десятки задниц обратились к ратушной стене.

Неожиданно впереди раздается рев. Проталкиваюсь, чтобы лучше все рассмотреть уже предвкушая сцену окончательного унижения бургомистра Родеманна. Вместо этого вижу Элиаса, выжимающего вес — высоко поднимающего над головой крохотного мужичка средних лет, почти лысого, с багровым носом, сплошь покрытым гнойными прыщами. Он вопит от радости, протянутые руки принимают его и качают над головами:

— Это Вилли! Да здравствует Вилли! Раздери ваши задницы! Да здравствует Вилли! Вонючие крысы! Великий Вилли!

Толпа триумфально несет его через площадь, девица, сидящая на чьих-то плечах, оголяет свои сиськи, и Вилли бросается на них, как по волшебству спасшийся от смертной казни. В него кидают овощи и сладости, пачкающие его с головы до ног. Я со смехом кричу:

— Да здравствует король Вилли! Да здравствует народный герой Мюльхаузена!!!

Пьяный, словно услышав меня, разворачивается в мою сторону и творит в воздухе крестное знамение за миг до того, как прямо ему в лицо попадает вилок цветной капусты.

ГЛАВА 18

Эльтерсдорф, Пасха 1526 года

Помню, что в ночь коронации Вилли немногие в Мюльхаузене сомкнули веки. Конечно же не повезло Родеманну и Кройцбергу, двум бургомистрам, под чьими окнами развернулось им же и посвященное грандиозное состязание из оскорблений, богохульств и жестокой брани. Не до сна было и толпам бродяг, ожидающих возможности пограбить и заполнявших улицы до утра.

К сожалению, Морфей сморил в своих объятиях двух караульных, поставленных на задворках ратуши, поэтому бургомистрам не составило труда удрать в направлении Зальцы с городским флагом под мышкой.

Сразу после пробуждения — масса очередных новостей, новые волнения, новое собрание под окнами ратуши. Восемь делегатов от народа, выбранных еще до нашего прихода, пытаются убедить начальника стражи в том, какие тяжелые последствия может иметь поступок двух бургомистров, и в необходимости как можно быстрее смыть этот позор. Но тот отвечает, что никто не может приказывать ему, кроме законных представителей граждан города. И пока мы пытаемся навести порядок в собственных мыслях относительно нашего предместья Святого Николая, ему удается сплотить вокруг себя значительную часть населения, которую он настраивает против всех, кто может попытаться извлечь выгоду из тяжелого положения города, организовав в нем порядки по собственному усмотрению.

Это происходит незадолго до того, как стены домов расцвечиваются комментариями в духе: «ТОЛЬКО ТРУПЫ НЕ МЕНЯЮТСЯ». В то же время, устав ждать событий, которые можно использовать в собственных интересах, многие из признанных маэстро грабежа решают, не откладывая дела в долгий ящик, заняться работой, сея ужас внутри городских стен и среди защитников ратуши. Мы, со своей стороны, пытаемся как можно точнее оценить, наступило ли время использовать силу. В Зальцу отправлен посланник, чтобы выяснить у сторонников Магистра Томаса, есть ли у нас возможность для непосредственного вмешательства, чтобы заставить расплатиться обоих беглецов и создать ситуацию, благоприятную для восстания. Ответом становится самое сердечное пожелание — не совать нос в чужие дела.

Мюльхаузен готовился ко второй бессонной ночи. Группы горожан патрулировали город с факелами в руках, в то время как стражники толпились на подступах к Фельхтским воротам и к ратуше. Тщетная предосторожность: мы, со своей стороны, могли без труда прорвать эти пикеты, но, если бы мы оказались внутри, город превратился бы в ловушку, кипящее масло могло политься из каждого окна, из-за каждой двери могла грозить смерть. Более того, не стоило забывать: у них в распоряжении имелась по крайней мере сотня аркебуз, а у нас их насчитывалось от силы пятьдесят.

Так что мы выжидали. Сумеречное сияние заката, вместе с легким ореолом тайны, легло на воинство Божье, обучающееся бросать камни и дубины, опрокидывать противника в атаке, спать на булыжниках, есть ржаной хлеб с гусиным жиром, слушая одним ухом проповедь Магистра, а вторым — рассказ об амурных похождениях соседа.