Q

Чайки разрезают бледное небо, усаживаясь для отдыха на уходящие в воду сваи ярких цветов, украшенные щитами с изображением гербов. Они выступают со дна канала, как стволы деревьев в лесу, и служат швартовыми тумбами для самых разных судов всех форм и размеров.

Узкий горизонт понемногу расширяется, открывая справа еще один остров, и вместе с ним — величественные здания приглушенных тонов, среди которых выделяется высочайшая массивная колокольня, четырехугольная в основании и заостренная сверху, как стрела.

Слева виднеется еще один водный путь — настоящая текучая улица с дверями и лестницами особняков, выходящими прямо к воде, чего я никогда не видел ни в одной стране, где есть река или что-нибудь в таком роде. Город и море кажутся сросшимися воедино.

Судно швартуется почти под роскошным балконом особняка, полностью отделанного розовым мрамором, рядом с колонной, украшенной статуей с крылатым львом, должно быть эшафотом для публичных казней. Орудия и символы власти Венецианской республики должны первыми попасться на глаза любому иностранцу, произведя на него сильнейшее впечатление.

Однако сразу же после высадки я испытываю настоящее потрясение от оживленного движения, криков, скоплений народа, приветствий, ссор и споров. Возможно, это единственный район, отделенный морем, приглушающим звуки, от всего остального города.

Едва я ступил на твердую землю, меня сразу же вычислили — действительно не понимаю, по каким признакам, — как иностранца, говорящего на немецком языке. Меня окружила толпа человек из двадцати мальчишек, решительно намеренных объяснить мне, что невозможно путешествовать по Венеции, не зная ее до конца, как велик риск заблудиться и кончить жизнь в чьих-то нечистых руках или быть надутым во время обмена. При этом они пытались всеми мыслимыми и немыслимыми способами засунуть руки в мой кошелек.

— Милостивый господин, оттуда-то и оттуда-то, иди со мной, благородный господин, тебе ведь нужно где-то спать? Да? Иди со мной, сиятельнейший, я покажу тебе самый прекрасный город в мире. Где твой багаж, о великолепнейший? На почтовой станции? Плохое место, совсем не подходящее для столь благородного человека.

Голос звучит из практически беззубого рта и похож на старческий, хотя парнишка, всего за горсть монет обещавший показать мне город, выглядит не старше пятнадцати.

— Идем, идем, хочешь выпить вина? Нет? Хочешь женщину? Здесь ты найдешь самых красивых женщин от Константинополя до Лиссабона, не бойся, господин, не бойся, нет, идем, хочешь женщину? Я отведу тебя туда, где ты найдешь самых красивых, самых чистых и культурных, никакой заразы, нет-нет, самых молодых. Ты здесь по делам, благороднейший? Шелк? Специи? Нет? Я отведу тебя в нужное место, здесь рядом, идем, лучшее место, как раз для таких великих людей, как ты, синьор, купцов, идем…

Пока мы пересекаем площадь, его язык ни секунды не пребывает в покое, а как только кто-то пытается приблизиться к нам, он переходит на венецианский диалект, удерживая всех на соответствующем расстоянии, и прижимает руку к груди, чтобы показать: иностранец мой, никому не стоит его трогать.

— Следуй за мной, господин, через минуту мы придем к Риальто и к Фондако-деи-Тедески.[65] Там ты можешь поменять все свои деньги, провернуть все свои торговые дела, да. Но, если хочешь соблюсти свою выгоду, имей дело со мной: я дам тебе пятьдесят дукатов за тридцать полновесных флоринов.

Пьяцца Сан-Марко[66] не похожа на обычный городской район, скорее это бальный зал какого-нибудь палаццо, крытая палуба громадного судна, где в роли мачты выступает массивная колокольня, широкая в основании и сужающаяся кверху, на ней башня с часами, а вершина ее похожа на нос корабля: под ней мы и проходим сейчас. У подножия стоят два адмирала, готовые звонить в колокола.

— Это резиденция прокураторов Сан-Марко, великих магистров республики, она называется Прокурация. Сейчас мы подойдем к Мерчерии,[67] ты будешь покупать ткани? Специи? Я покажу тебе, где что купить и продать по хорошей цене. Хочешь вести дела в Риальто? Тогда доверься мне и не связывайся с продавцами — страшные люди, о благороднейший, бесчестные.

Не уверен, понял ли я все, что болтал мальчишка. Он говорит, глядя перед собой и не слишком часто оборачиваясь, на языке, который я понимаю с трудом среди невероятного смешения лиц и голосов. Выслушиваю возбужденное бормотание и отстаю — уже через мгновение я оказываюсь шагах в пятидесяти позади него, уносимый течением, как пробка в потоке. Я изучаю лица людей, толпящихся на этих узких улочках у магазинов и скамеек, слушаю причудливые диалекты и модуляции голоса: один язык наверняка, славянский, в другом я угадываю арабский.

Эта мощеная улочка в мгновение ока зашвырнула меня далеко-далеко от мира, который я знал до сих пор. Иногда я принюхивался к запахам специй, иногда вдыхал табачный дым, но никогда не испытывал подобного ощущения, будто нахожусь на перекрестке дорог всего мира. Здесь и сук в Константинополе, и пункт обмена лошадей в Самарканде, и праздник на улицах Гранады…