Пылающий символ. Том 2

— Тогда бы и гладиаторы не старились, — резонно возразила Елена. — Но ведь это не так!

В ответ на ее слова матрона поджала губы и отвернулась.

Триумфальное шествие замыкали сенаторы и консулы Рима. Они принимали участие отнюдь не по своей воле, а по приказу императора, поэтому у многих были недовольные лица.

— Куда теперь направится процессия? — поинтересовалась Елена.

Матрона поднялась со скамьи и, прежде чем уйти, сообщила:

— Шествие обогнет Палатинский холм и поднимется на Капитолий, чтобы принести жертвы Юпитеру.

В каструм Елена возвращалась по украшенным улицам Рима. Прохладное ноябрьское солнце нежно касалось ее лица.

Двери храмов были открыты, внутри курились благовония, и жрецы тянули благодарственные гимны. Из харчевен раздавались звуки веселой музыки. Нарядные горожане беззаботно прогуливались, создавая иллюзию мира и благополучия.

Boulanger, La promenade e sure la voie des tombeaux, à Pompei, 1869

Елена свернула из переулка на широкую улицу и увидела над крышами домов столб серого дыма, подсвеченный последними лучами заходящего солнца. Он возвестил о том, что церемония триумфа закончилась, и Аврелиан отбыл в свой дворец на Палатинском холме.

Предъявив часовому пропуск, Елена прошла через ворота в каструм претория. Здесь, в казармах для офицеров они с Констанцием и маленьким сыном занимали две неблагоустроенные комнаты.

Елена и Константин приехали в Рим всего несколько дней назад. Кроме кучера Оригена с ними прибыли няня и горничная. Показывая жене квартиру, Констанций был очень горд тем, какое замечательное жилье сумел получить. Елена же, привыкшая к лучшим условиям, пришла в неописуемый ужас. Она стояла посреди обшарпанной комнаты, где на сундуках сидели растерянные рабыни, и двухлетний Константин с недоверием глядел на бородатого незнакомца — своего отца. Елена ничего не сказала мужу, подняла рабынь и начала устраивать их римскую жизнь.

Констанций не видел семью два года, им приходилось заново строить свои отношения. Было много недопонимания и бытовых сложностей, однако ночи соединяли Елену и Констанция безоговорочно, и они берегли то счастье, которое создавали вместе.

В день триумфа Констанций вернулся домой с хорошими новостями: их с Еленой пригласили в амфитеатр Флавиев[29] на открытие гладиаторских игр, посвященных Юпитеру.

Елена захлопала в ладоши, однако узнав, что Констанций как офицер-преторианец будет сидеть во втором ярусе, а она — в четвертом, расстроилась.

Тем не менее на следующий день Елена рассматривала гигантский амфитеатр с высоты птичьего полета — далеко внизу сидел ее муж. Разглядеть его не получилось, хоть трибуны первых двух ярусов оставались полупустыми: туда попадали по специальным приглашениям только мужчины.

Зато на четвертом ярусе свободных мест не осталось. Мальчишка, продававший игрушечных гладиаторов, с трудом пробирался по узкому проходу.

— Смотрите, почтенные матроны: вот Фламма Сириец, Спартак, император Коммод. А вот Теодорус Непобедимый. Он — последний. Берите!

Елена протянула монету и забрала фигурку. Это был полуголый димахер[30] со свирепым грубо вырезанным лицом. Конечно же, на отца он ничем не походил.

— Про него говорят, что он никого не убивал. — Мальчишка усмехнулся: — Понятно, что это враки!

— А вот и нет! — с жаром возразила Елена.

Мальчик философски заметил:

— В бою всякое бывает. Иногда, чтобы выжить, приходится убивать.

Колизей постепенно заполнился. Арена с золотистым песком будто светилась. Все ждали появления императора. Вдруг зазвучали фанфары, потом еще и еще раз, и в огромном амфитеатре сделалось тихо.

Alma-Tadema, Lawrence — The Colosseum, 1896

Оркестр заиграл, и в императорскую ложу вошел Аврелиан. Он вскинул в приветственном жесте руку, обвел взглядом восторженные трибуны и подал знак открыть гладиаторские игры в честь всемогущего Юпитера.

Под бой барабанов из темноты тоннеля начали выходить гладиаторы. Они были в разных доспехах, но все несли в руках свои шлемы. Зрители узнавали своих любимцев, взрывались воплями и хором скандировали их имена.

Обойдя арену, гладиаторы построились в шеренги лицом к императору. Барабаны и трибуны затихли. В торжественной тишине гладиаторы хором произнесли древнюю формулу посвящения:

— Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Вскоре большинство из них скрылось в тоннеле, и на арене остались восемь пар гладиаторов. Надев шлемы, они начали сражение.

Позади Елены вскрикнула женщина:

— Ты только посмотри на тех огромных красавцев! Они непрерывно атакуют, не ходят вокруг да около!

Ей вторила другая:

— А мне нравятся двое, в центре! Ах, один из них ранен! На нем кровь! Он упал!

Меч проскрежетал по забралу, и Елена инстинктивно откинула голову. Скоро один из противников ткнул другого мечом в подмышку, и бок гладиатора окрасился кровью. Раненый выронил оружие, и его рука бессильно повисла. Он поднял левую руку с вытянутым указательным пальцем, прося пощады.

Jean-Leon Gerome — Pollice Verso, 1872

Бой остановили.

Трибуны громко скандировали:

— Смерть! Смерть! Смерть!