Пылающий мост

Очутившись в сырой и холодной камере, Гейерред какое-то время не мог прийти в себя от удивления. Быстрота, с какой все произошло, заставляла его считать все события минувшего дня дурным сном, который вот-вот развеется. Однако текли минуты, складываясь в томительные часы, и он уверился окончательно в том, что все это не сон, а самая страшная явь, которая только могла случиться с ним и со всем его королевством. Гуахайока был человеком смелым, решительным и твердым. И потому талисман Джаганнатхи вызвал у него лишь временное помрачение, которое постепенно проходило вдали от этого источника темных сил. Спустя несколько часов Гейерред не верил ни единому слову Аджи Экапада. У него была масса вопросов к магу, которые следовало задать еще там, на королевском совете. Что делал отряд Коннлайха на территории империи? Отчего Зу-Л-Карнайн отдал приказ тайно напасть на рыцарей Мерроэ и убить их, а не захватил и не отправил в столицу, чтобы вернее уличить Мерроэ в нарушении границ? Если же отряд аиты учинил кровавую резню на землях Мерроэ, то где именно и почему об этом никто не слышал до сего дня? Неужели ни путники, ни местные жители, ни охотники, ни странствующие рыцари – словом, никто ничего не видел? И не мог гуахайока поверить в то, что отряд Коннлайха сдался без боя. Да там такое бы стояло, что в Кайембе было слышно! И это значит, что история, рассказанная Аджой Экападом, – ложь. Ложь от первого и до последнего слова.

Первым и самым естественным движением военачальника было позвать кого-нибудь, чтобы потребовать аудиенции у короля. Колумелле нужно было открыть глаза на происходящее до того, как он обречет своих людей на кровавую бойню. Да и кто поведет войска в сражение? Кто осмелится противостоять гению Зу-Л-Карнайна? Но, немного поостыв, Гейерред рассудил, что к королю его не допустят все равно. А вот Аджа Экапад вполне может предвидеть подобный вариант и уничтожит неугодного гуахайоку – тем более что они всегда были соперниками. И это значит, что нужно искать совершенно другой выход.

Когда-то давно, когда Гейерред был еще ребенком и только грезил о воинской славе и подвигах во имя своей страны, его отец Гелиафар – один из высших военачальников Мерроэ – постоянно повторял:

– Множество славных рыцарей гибнут отнюдь не на поле брани. Они умирают бесславно, в походе, только потому, что их никто не научил выживать. Отбери у рыцаря меч и копье, отними у него секиру, топор и доспехи, лиши его коня и верного лука, и что тогда? Он окажется беспомощнее любого крестьянина, любого разбойника, чья подготовка, может, и хуже, зато более разнообразна. Рыцарям не хватает опыта и знаний. А их не заменит даже высшее воинское мастерство.

Тогда Гейерред отца не понимал. Он считал, что его заставляют заниматься делом унизительным и недостойным; он яростно сопротивлялся любой попытке научить его чему-либо, не относящемуся к схваткам и турнирам. Однако Гелиафар был человеком не только разумным и прозорливым, но и весьма волевым, в чем моментально убедился на своей шкуре его не в меру строптивый сын. Любой каторжник посчитал бы свою участь менее тяжкой, если бы увидал, как отец подолгу заставляет сына искать съедобные корни и питаться ими в течение нескольких дней кряду. Как учит его добывать огонь трением сухих палочек; как требует, чтобы сын научился есть и сырое мясо, и овощи. Это была только часть ежедневных выматывающих тренировок. Зато к восемнадцати годам Гейерред умел многое: не было на всем Варде такого замка, который он бы не открыл в считанные минуты; такой отвесной стены, на которую он бы не взобрался; такого противника, которого он бы не одолел голыми руками. Все могло стать для будущего гуахайоки оружием – ложка, гвоздь, обрывок веревки, подкова, оброненная тряпка и даже пучок соломы. Он знал, как плести сети и ковать оружие и броню, как лепить горшки и охотиться на сурков, ящериц и лягушек. Он мог распознать любые следы, и обоняние у него было как у гончего пса.

Много лет прошло с тех пор, как умер Гелиафар. Давно уже стал Гейерред гуахайокой Мерроэ, высшим воинским начальником в стране; многочисленные навыки и умения немного притупились и подзабылись за ненадобностью. Но теперь, находясь в каменном мешке, в башне Черной Крысы, он вознес благодарственную молитву своему мудрому и дальновидному отцу. А затем приступил к делу.

Растяпа-солдат, гремя ключами, отворил тяжелую и низкую дверь камеры, чтобы просунуть внутрь миску с едва теплой, отвратительного запаха похлебкой, положенной тем смертникам, которых запирали здесь. Башня Черной Крысы служила своеобразным склепом тому, кого казнить было невозможно, убить тайно – нельзя, а оставить в живых король не хотел. Они умирали здесь медленно, и никого нельзя было в этом обвинить.