Пылающий лед

Геллуэй выругался и зашагал вниз по склону холма, стараясь думать о приятном. О том, как он поступит с ломщиком, когда все закончится и придет время отправляться в обратный путь. Тритонов он ненавидел давно и люто, всех до единого. Пятнадцать лет неустанных трудов, пятнадцать лет откладывания динара к динару, – все рухнуло в одночасье из-за какого-то урода вроде Апача. А может, и из-за него самого, всякие случаются совпадения. Жуткое было время: деньги исчезали со взломанных банковских счетов, банки лопались как мыльные пузыри, мировая финансовая система билась в конвульсиях…

Гибель других банков Геллуэй как-нибудь бы пережил, а на мировую экономику ему и вовсе было наплевать, но случилось страшное – рухнул банк «Эль-Арабия», монстр, казавшийся несокрушимым. Рухнул, конечно же, вместе со своим маленьким филиалом в Оденсе, где хранились все сбережения Геллуэя. Его счет никто не взламывал, не стоила, наверное, потенциальная добыча тритоньих трудов… Просто у банка вдруг не стало денег, и многотысячные толпы вкладчиков впустую пикетировали филиалы, а затем жгли и громили их, – тоже впустую.

Минувшие с той поры годы не умерили ненависть Геллуэя. Трех ломщиков он уже отправил в огненную бездну Джаханнама, Апач станет четвертым. Но именно он поможет вернуть то, что Геллуэй потерял по вине поганого тритоньего племени, вернуть с избытком.

А сейчас Геллуэю пришла в голову неплохая идея: если ломщик не подведет, если умело выполнит свою часть работы, – может быть, получит шанс… Крохотный, но получит. Геллуэй запрет его в отсеке какого-нибудь из многочисленных кораблей, валяющихся здесь. Наглухо запрет, заварит все двери, люки и иллюминаторы. Воды и пищи он оставит тритону вдосталь и прорежет достаточное количество небольших вентиляционных отверстий… Но ни радиобуя, ни даже «балалайки» у тритона не будет. Ни к чему.

Представляя бледного, изможденного Апача, заживо гниющего в просторном железном гробу, Геллуэй мечтательно улыбался.

Шагавший рядом Олаф Абдельфарид косился неодобрительно. По разумению шведа, поводов для улыбок не было.

2. Облагораживающий труд на свежем воздухе

– …доходы колхозников от общественного хозяйства намечается увеличить за пять лет на двадцать четыре тире двадцать семь процентов. О как! В точку! У нас тут, сталбыть, колхоз? Хозяйство общественное, так? Значит, вырастут доходы, верно говорю!

Дед Матвей поднял палец к небесам, словно призывал в свидетели не то ангелов небесных, не то верхолазов, пережидающих лихие времена в каком-нибудь спейс-отеле. Затем продолжил чтение:

– На развитие легкой и пищевой промышленности, а также сферы бытового обслуживания в десятой пятилетке направляется свыше тридцати мильярдов рублей, на шесть мильярдов больше, чем в предыдущей!

Он дочитал до конца страницы (вернее, до конца половинки страницы), оторвал ее от книги, давненько лишившейся обложки, стал ладить самокрутку. Бумага была древняя, желтая и ломкая, крошилась при неосторожном обращении, но дед привык и справлялся ловко. Закурил и продолжил тему:

– А у нас тут, сталбыть, что? Легкая и пищевая промышленность, точно. Вот нам мильенчик с тех мильярдов и пришлите, в хозяйстве сгодится!

Пищевая-то она, конечно, пищевая, да не такая уж легкая… Есть ли занятие более мерзкое, чем вручную, словно в каменном веке, вскапывать тяжелую глинистую землю? Вскапывать, чтобы зарыть в нее картошку, а осенью, под проливным дождиком, корячиться, выкапывая клубни обратно?

Несколько лет назад Алька, городской мальчик, выросший среди асфальта, бетона и пластиковых газонов, наверняка ответил бы отрицательно на сей риторический вопрос.

Полный бред, сказал бы тогдашний Алька, пытаться что-то вырастить на истощенной почве, из которой люди за века и тысячелетия вытянули все, что смогли. Фабрики искусственной еды работают бесперебойно, и что за беда, если якобы картофельные чипсы делают из не пойми какой водоросли, коли на вкус они такие же, как баснословно дорогие натуральные? Ну ладно, почти такие же…

Но за прошедшие годы городской мальчик превратился в сельского юношу (в юношу – по законам природы, а в сельского отнюдь не своей волей), и теперь у него имелся совсем иной ответ на тот же вопрос: да, бывает кое-что и похуже, чем тяжкий труд с опостылевшей лопатой. Например, обед на исходе зимы – три те самые картофелины, разделенные на четверых едоков. Сваренные в мундире и в мундире же съеденные, чтобы ни крошечки продукта не пропало… Мышцы, конечно, после дня копания-сажания болят о-го-го как, но это все же лучше, чем постоянная голодная резь в желудке.

Примерно так думал Алька, оторвавшись на короткий передых от монотонной работы: воткнуть в землю штык лопаты, перевернуть пласт земли, разбить его несколькими ударами на комки, отбросить в сторону корешки полыни, одуванчиков и прочих сорняков, снова воткнуть, снова перевернуть… Лучше так, чем подыхать от голода, спора нет. Но лишь чуть-чуть лучше.