Пылающий камень (ч. 1)

Он бежал по лесу, опасаясь, что его преследует самый последний из его врагов — Второй Сын Шестого Колена, потому что из всех братьев он единственный мог его догнать. Братья считали его таким никудышным, что обязательно бросили бы умирать, не добив. Но он все продумал: его первая и самая простая ловушка сможет задержать самых глупых врагов.Он бежал напролом через кусты, оскальзываясь на прелых листьях. За спиной раздавался рев преследователя, тот уже устал и начал задыхаться — бегать он не привык, предпочитал загнать соперника на берег залива и драться с ним до конца. Пусть победит сильнейший, а в том, что победит именно он, Второй Сын, сомневаться не приходилось.

Впереди показалась заломленная ветка бука — ориентир. До второй ловушки оставалось всего несколько шагов. Он уже чувствовал дыхание Второго Сына и сильный удар когтистой руки — тот пытался достать его, но промахнулся и зацепил лишь золотой пояс.

Пятый Сын промчался между деревьями и прыгнул. Прошлогодняя хвоя спружинила под ногами, и вот он уже снова стоит в безопасности далеко от собственной ловушки. Второй Сын увидел, что настигает соперника, и с победным ревом ринулся вперед. Прямо перед ним открылась небольшая прогалина, и он помчался к своей жертве, не обращая внимания ни на что вокруг…

Вдруг земля разверзлась у него под ногами, и он угодил в заботливо вырытую для этого случая яму и запутался в рыболовной сети с острыми крючками. Второй Сын завыл от ярости, но этот гнев был гневом поражения. Он беспомощно барахтался, и с каждым движением крючки все крепче вцеплялись в него Он смотрел на своего врага и проклинал его, не в силах причинить ему вред.

Второй Сын совершенно беспомощен и через несколько минут умрет. Пятый Сын подошел и обнажил когти.

Алан вздрогнул и проснулся. До него донеслись песнопения монахов — они как раз служили Ноны, но их пение звучало в ушах как погребальный колокол. Ему вдруг вспомнился Лэклинг, как он приманивал воробьев и каким восторгом озарялось его лицо, когда они садились к нему на ладонь и клевали с руки. В комнате было светло Ревность по-прежнему лежала у него на руках, Алан осторожно отодвинул собаку, она даже не шевельнулась, словно окаменела.

— Сын. — Рядом стоял Лавастин. Он ласково погладил Алана по щеке. — Оставь ее… Она так спокойно лежала рядом с тобой. Ты единственный человек, кого она любила и слушала. Ей осталось уже немного.

Ревность тихонько взвизгнула, потом по ее телу прошла легкая судорога.

— А где Таллия? — спросил Алан шепотом.

— Пока ты спал, она пошла в часовню помолиться. Так будет лучше всего. Господь милостив.

Лицо графа было спокойно, лишь печаль, звучащая в его голосе, выдавала его горе. Он положил руку на голову Ревности, та дышала все тяжелее, но наконец и вовсе затихла.

Собаки, молчавшие до этого весь день, начали выть. Их шерсть пахла мускусом, и Алану этот запах напомнил тяжелые благовония погребального обряда.

Лавастин уселся на кровать и задумался. Алан приподнял с колен тяжелую голову Ревности и всмотрелся в потухшие глаза. Тело собаки окоченело и стало таким тяжелым, словно превратилось в камень, даже уши стали жесткими, как будто их вырезали из жести. Алан расплакался и разжал руки — голова Ревности тут же тяжело упала вниз.

Лавастин погладил сына по голове и произнес: