Пылающий берег

— Мишель, о, Мишель! — В голосе звучала физическая боль. — Я должна увидеться с тобой наедине! У нас может… у нас может не оказаться другой возможности. С этого момента мы должны каждую драгоценную минуту наших жизней жить так, словно она — последняя!

Эти слова, как удар, потрясли его. Он не мог говорить, и ее голос тоже понизился.

— Амбар, — прошептала Сантен.

— Когда? — Майкл вновь обрел дар речи, и собственный голос показался ему слишком хриплым.

— Сегодня вечером, до полуночи, я приду, как только смогу. Будет холодно. — Девушка посмотрела ему прямо в лицо: условности сгорели в пламени войны. — Ты должен принести одеяло.

И, круто повернувшись, она помчалась догонять Анну, а Майкл смотрел ей вслед, охваченный недоумением и еще неясным восторгом.

Майкл вымылся у насоса на улице возле кухни и снова облачился в свою форму. Когда он вошел в кухню, сочный пирог с голубями, покрытый раскрошившейся поджаристой корочкой, издавал аромат свежих трюфелей, а Сантен то и дело наполняла стакан отца без единого протеста с его стороны. Она подливала и Анне, но не так помногу и украдкой, так, что та, похоже, не замечала этого, хотя ее лицо становилось все краснее, а смех — все более хриплым.

Сантен поставила Майкла командовать граммофоном «Хиз мастерз Войс» [63], самой большой своей ценностью, и поручила заводить его и менять восковые диски. Из огромной медной трубы гремела запись «Аиды» Верди в исполнении оркестра Ла Скала под управлением Тосканини, наполняя кухню прекрасными звуками. Когда Сантен ставила тарелку с пирогом перед Майклом, сидевшим напротив графа, то дотронулась до темных шелковистых локонов у него на затылке и, склонившись, промурлыкала на ухо:

— Я обожаю «Аиду», а вы, капитан?

Граф подробно расспрашивал его о там, что производится в семейных владениях, и Майкл обнаружил, что ему трудно сосредоточиваться на ответах.

— Мы выращивали большое количество черной, австрийской акации, но мой отец и дядя убеждены, что после войны автомобиль полностью заменит лошадь, и поэтому последует резкое сокращение потребности в кожаной упряжи и, следовательно, в красителях из этой акации…

— Как же жаль, что лошадь должна уступить этим шумным вонючим дьявольским штуковинам, — вздохнул собеседник, — но, конечно же, они правы. За бензиновым двигателем — будущее.

— Теперь мы сажаем сосну и австралийский голубой эвкалипт. Это крепеж для шахт, где добывается золото, и сырье для бумаги.

— Совершенно верно.

— Конечно, еще у нас есть сахарные плантации и скотоводческие ранчо. Мой дядя полагает, что скоро появятся суда, оборудованные холодными помещениями, которые повезут подготовленные нами мясные туши по всему миру…

Чем больше граф слушал, тем больше радовался.

— Пейте, мой мальчик, — настоятельно советовал он Майклу в знак своего одобрения. — Вы выпили всего лишь каплю. Напиток вам не по вкусу?

— Он превосходен, однако — le foie — моя печень. — Майкл нажал себе под ребрами, и граф издал сочувственные и полные тревоги звуки. Как француз, он полагал, что большая часть болезней и неприятностей в мире может быть отнесена на счет неисправной работы этого органа.

— Ничего страшного. Но пожалуйста, пусть мое маленькое недомогание не мешает вам. — Майкл сделал самоуничижительный жест, и граф послушно вновь наполнил собственный стакан.

Обслужив мужчин, обе женщины принесли на стол свои тарелки и присоединились к ним. Сантен сидела рядом с отцом и говорила мало. Ее голова поворачивалась то к одному, то к другому мужчине, как бы в почтительном внимании, до тех пор, пока Майкл не почувствовал легкое прикосновение к своей щиколотке и всеми своими нервами не ощутил, что она дотянулась до него под столом ногой. Он виновато задвигался под пристальным взглядом графа, не смея взглянуть через стол на Сантен. Нервно подул на кончики пальцев, словно обжег их о печку, и быстро заморгал.

Нога Сантен исчезла так же тайно, как и появилась, и Майкл выждал две или три минуты, прежде чем потянулся сам. Найдя то, что искал, обхватил ногу девушки своими; краем глаза видел, как она вздрогнула и яркая краска стала заливать снизу вверх сначала шею, а потом щеки и уши. Он повернулся, чтобы рассмотреть ее, и был настолько очарован, что не мог отвести глаза до тех пор, пока граф не заговорил громче.

— И много? — резковато повторил он, и Майкл виновато отдернул ногу.

— Прошу прощения. Я не слышал…

— Капитану нездоровится, — быстро вмешалась Сантен, немного задыхаясь. — Ожоги еще не зажили, и он слишком много сегодня работал.

— Мы не должны его излишне задерживать, — живо согласилась Анна, — если он закончил свой ужин.

— Да-да. — Сантен встала. — Мы должны отпустить его домой отдыхать.

Граф выглядел по-настоящему расстроенным тем, что лишается компании для выпивки, пока Сантен не утешила его:

— Не беспокойся, папа, сиди здесь и допивай свое вино.