Пылающие скалы

— Пока без существенных перемен. Но сердце мы ей поддерживаем. Давление падает, вот что тревожно.

— Давление? — Александр Матвеевич сосредоточенно пожевал губами. — Отчего же давление? Значит, сердце всёже не справляется?

— Ох, милый вы мой! — певуче вздохнула женщина и объяснила ему, как ребенку: — Борется сердце, изнемогает, потому как трудно ему. У больной наблюдаются патологические изменения печени.

— Это типично при подобных поражениях?

— К сожалению.

— Неужели ничего нельзя сделать? — не выдержал Кирилл. — Может, переливание крови? Так у меня первая группа!

— Всё, что необходимо, мы делаем.

— Может, связаться с Москвой? — обратился Александр Матвеевич к Наливайко. — Директор института тропической медицины мой хороший приятель, и я бы мог узнать…

— Да оставь ты в покое своего приятеля! — досадливо оборвал его Пётр Фёдорович. — Как что, так сразу Москва! Мы здесь лучше их знаем, что нужно делать. Думаешь, первый случай такой? Как бы не так! Слушай лучше, что Анна Спиридоновна тебе толкует. — Он дружески подхватил врачиху под локоток. — Она не одного на моих глазах выходила. А в твоей тропической медицине они бы загнулись, так и знай! Правду я говорю?

— Случай не простой, — уклончиво ответила Анна Спиридоновна. — И пока не прошёл острый период, трудно делать прогноз. На данный момент, говорю со всей ответственностью, непосредственной угрозы не наблюдается, а там посмотрим.

— Сколько он продолжается, острый период? — спросил Кирилл.

— Обычно дней пять… Потом можно будет провести все необходимые анализы и назначить лечение.

— Иные по полгода маются, — заметил Наливайко. — Вот же проклятый крестовичок!

— И часто у вас такое случается? — не отставал от Анны Спиридоновны неугомонный Неймарк.

— В плохие годы — три-четыре случая, а так крайне редко. Последнего больного — помните Арзамасова, Пётр Фёдорович? — благополучно выписали три года назад.

— Но намучился он, бедняга, основательно!

— Да, довелось-таки повозиться. В печени возникли длительные и стойкие изменения.

— Ему даже пришлось на материк переселиться. Он, понимаете, водолазом у нас работал, а после такого камуфлета человеку на море делать нечего.

— Почему? — тревожно ловя каждое слово, осведомился Кирилл.

— Яд гонионемы обладает способностью вызывать анафилоксию — повышенную чувствительность — к повторному введению даже очень небольших доз того же токсина, — объяснила главврач. — Почти все смертельные случаи приходятся поэтому именно на повторное поражение. Так что выбирать не приходится. Уж очень велика степень риска.

— Значит, первичные?.. — попытался поставить точку Кирилл, преданно глядя на Анну Спиридоновну.

— С ними, разумеется, проще, — поняла она недосказанное.

— И на том спасибо, — нехотя отступил Неймарк, склонив голову.

— Куда вы теперь? — поинтересовался Наливайко, присев покурить в тени тополей. — Сразу назад или у нас погостите?

— Домой поедем, Петр Фёдорович, забот полон рот.

— Я бы остался, если можно, на несколько дней, — попросил Кирилл, упрямо сдвинув брови. — Здесь есть какая-нибудь гостиница?

— Гостиниц у нас в райцентре пока не построено, мил-человек, — сообщил Наливайко. — Но устроить, конечно, можно. Турбаза сгодится?

— Буду очень благодарен.

— Значит, замётано… А с работы начальство отпустит? Астахов, я знаю, насчёт этого строг.

— Я здесь на отдыхе, товарищ Наливайко, в лагере СКАН живу. Как говорится, сам себе хозяин.

— Тогда дело другое. — Петр Фёдорович посмотрел на часы. — Садитесь ко мне в машину, подброшу… Ну, в таком разе прощай, Матвеевич, — он протянул Неймарку руку. — Звони, если чего понадобится, не стесняйся.

— До скорого, Фёдорович. Можешь не сомневаться, я позвоню.

— Сам из Москвы? — спросил Наливайко, усаживаясь рядом с Кириллом.

— Из Москвы, Петр Фёдорович.

— А по специальности кто?

— Химик, в научно-исследовательском институте работаю.

— Не по нашей, океанической, части?

— Ничего общего, к сожалению, но море люблю.

— Если б не любил, не приехал… Вон оно как обернуться может, море. Жаль Светлану Андреевну, это же надо, чтоб так не повезло человеку?

Кирилл ничего не ответил, глядя в окно, за которым проносились розовые и голубые домики и тополя, тополя.

XXII

Герман Кондратьевич Гончарук вызвал машину и поехал в порт, где у тридцать восьмого причала стоял белоснежный красавец “Борей” с двумя мощными радиотелескопами в шаровых оболочках. Судно три дня как пришло из доков и было поставлено под загрузку. Контейнеры с оборудованием ждали своей очереди, составленные вдоль подъездных путей в замысловатые фигуры.

Машина остановилась возле трапа. Дружески поздоровавшись с вахтенным помощником, которого видел впервые в жизни, Герман Кондратьевич прошёлся вдоль кнехтов. В зазоре между бетонной плитой причала и высоким бортом завороженно темнела вода. Туго натянутые полипропиленовые тросы с резиновыми дисками против крыс косо пересекали сумрачно подёрнутый синеватой плёнкой мазута омут. Несло сыростью, сладковатым чадом солярки и тем особым железным холодком, что ощущается только в порту.