Пыль Снов

Когда они достигли западной границы стойбища, сзади шло не менее трех сотен воинов, молчаливых и внимательных, даже возбужденных — хотя они не знали, что задумал Вождь. Меч в руках Тоола превратился в знамя, в боевой символ; то, что его держат столь небрежно, с откровенной беззаботностью, придало мечу статус иконы. Онос Т’оолан — опаснейший воин, хотя и не любящий причинять смерть. Если уж он вышел в поход — быть большой крови, большой войне.

Далекий горизонт стал черной полосой, готовой проглотить солнце.

Тоол застыл, смотря вдаль.

Позади него застыла толпа, бряцающая оружием, но безмолвствующая.

— Буря, — спокойно спросила она, — вызвана магией, супруг?

Он долго не отвечал. — Нет, Хетан.

— И все же…

— Да. Все же.

— Ты ничего не объяснишь?

Он глянул на жену, и она была потрясена силой его отчаяния. — Что я должен сказать? — внезапно вскричал он в гневе. — Полтысячи Баргастов мертвы. Убиты за двадцать ударов сердца. Что я должен сказать?

Она чуть не отпрыгнула, столь горьким был его тон. Опустила глаза, задрожав. — Ты уже видел такое прежде, да? Онос Т’оолан — скажи прямо!

— Не скажу.

Так много скреп связали их за годы страсти и глубочайшей любви — и все они лопнули от его отказа. Она мысленно застонала, слезы навернулись на глаза. — Все, что у нас есть — у тебя и меня… все это больше ничего не значит?

— Это значит всё. Если придется, я вырву себе язык, лишь бы не рассказывать о том, что узнал.

— Значит, мы нашли свою войну.

— Любимая. — Голос его сорвался на этом слове. Тоол потряс головой. — Милая жена, горнило сердца моего, я хочу бежать. С тобой и детьми. Бежать. Ты слышишь? Положить конец своему правлению… я не желаю вести Баргастов на такое… понимаешь? — Меч упал к его ногам. Толпа за их спинами пораженно вздохнула.

Ей так хотелось обнять его. Защитить его от всего, от знания, пожирающего его душу. Однако он не оставил ей двери, тропы к возвращению. — Я буду с тобой, — сказала она, и слезы ручьями побежали по щекам. — Я всегда буду с тобой, муж, но ты украл всю мою силу. Дай мне хоть что-то, прошу. Что угодно.

Он закрыл лицо руками. Казалось, он готов исцарапать себя до костей. — Если… если я должен отказаться от них? От твоего народа, Хетан? Если я поведу их прочь от судьбы, к которой их так отчаянно тянет — ты веришь ли, что они последуют?

«Нет. Они убьют тебя. И наших детей. А мне будет уготовано кое-что хуже смерти». Она спросила хриплым шепотом: — Значит, мы сбежим? В ночи, незаметно?

Он опустил руки и, глядя на бурю, улыбнулся — тускло, словно копьем пронзая ей сердце: — Должен ли я стать трусом? Мне этого хочется. Да, любимая, мне хочется стать трусом. Ради тебя, ради детей. Боги подлые, ради себя самого!

Какие признания способны раздавить мужчину? Кажется, за эти краткие мгновения она услышала их все.

— Что ты сделаешь? — спросила она. Кажется, ее советы уже не будут играть значения…

— Выбери мне сотню воинов, Хетан. Худших моих недоброжелателей, самых яростных соперников.

— Если ты поведешь боевой отряд, почему только сотню? Почему так мало?

— Мы не найдем врага. Только то, что он оставил после себя.

— Ты увидишь, как бушует пожар их ярости. Это привяжет их к тебе.

Тоол вздрогнул: — Ах, любимая, ты не поняла. Я намерен возжечь пожар не ярости, но страха.

— Позволишь сопровождать тебя, супруг?

— Бросив детей? Нет. К тому же скоро вернутся Кафал и Талемендас. Оставайся, ожидай их.

Не говоря больше ни слова, она отвернулась и пошла к толпе. Соперники, критики — да, тут их много. Нетрудно будет выбрать и сотню, и даже тысячу.

* * *

Когда дым костров серой пеленой растекся над землей, сливаясь с сумерками, Онос Т’оолан вывел сотню Белолицых воинов из лагеря. Голова колонны быстро скрылась в окрестной тьме.

Хетан решила проводить их, стоя на гребне холма. Справа беспокойно шевелилось большое стадо бхедринов, как обычно, собравшихся вместе перед приходом ночи. Она могла ощутить тепло их тел, увидеть плюмажи дыхания в холодном воздухе. Дикое стадо потеряло природную осторожность с легкостью, удивившей Хетан. Может быть, проснулась некая древняя память, смутное понимание, что близость двуногих заставляет держаться в стороне волков и прочих хищников. Баргасты умеют искусно успокаивать такие стада, отделяя небольшие группы, чтобы вскоре забить.

Вот так, подумала она, и Баргасты рассеялись, разбрелись, но не по злой воле внешней силы. Нет, они сделали это сами. Для прирожденных воинов мир подобен самому опасному яду. Многие расслабляются; другие делают врагами всех, кто подвернется. «Воин, устреми взор вовне». Старая пословица Баргастов. Нет сомнения, ее родил горький опыт. Как же мало изменился ее народ!

Она отвела взгляд от бхедринов — но колонна успела бесповоротно скрыться, проглоченная ночью. Тоол не медлил, заставив воинов трусить в пожирающем лиги темпе. Именно он делает боевые отряды Баргастов столь опасными для неготового врага. Однако, знала она, муж все же способен обогнать любого, посрамляя соперников.