Пыль Снов (ЛП)

Она умерла в одиночестве, в тридцати шагах от трупа брата. Но смерть забрала лишь плоть. Женщина по имени Хетан, жена Оноса Т’оолана, мать Абса, Стави и Стории, умерла немного раньше. Тело может ходить, топча скорлупу погибшей души — иногда дни, иногда годы.

Она лежала на мерзлой земле, завершая сцену полнейшей сдачи в плен. Неужели само небо наверху мигнуло, и не раз? Когда мигает небо, долго ли это длится? Как различить миг среди полотнищ тьмы, на заре света?

Духи, чьи крылья сгорели, став черными обрубками, не желали выдавать ей ответ.

— Седдик, ты еще жив? Мне кое-что снилось. Видение, смерть волкоящера, лежащего на боку, угроза костей под солнцем. Слушай мой сон, Седдик, и запоминай.

Алчность — это нож в ножнах амбиций. Подойдя слишком близко, ты видишь зловещий блеск. Слишком близко, чтобы убежать. Говорю тебе: алчность призывает смерть, и теперь смерть овладеет ей дважды. Это видение. Она умерла едва ли в сорока шагах от брата, а над ней в небесах сражаются две армии, и звери, бывшие братьями, готовы зубами рвать глотки. Странные имена, странные лица. Раскрашены как Казниторы. Человек с грустными глазами, его звать Скипетр Иркуллас.

Что за небо, что за небо!

Алчность и амбиции, Седдик. Алчность и предательство. Алчность и правосудие. Вот доводы судьбы, и каждый довод лжив.

Она умерла на рассвете. Я держала в руках сломленную душу. И все еще держу. Как Рутт держит Хельд.

Я узнала мальчика.

Абси, где же ты?

Седдик выслушал ее и сказал: — Баделле, мне холодно. Еще расскажи об огнях. О чудесных огнях.

Но огни сгорели, оставив лишь пепел и золу. Это холод иного мира.

— Седдик, слушай. Я видела дверь. Она открывается…

Глава 18

То, что кормит тебя, порвано когтями твоей нужды. Но нужды живут наполовину в свете, а наполовину во тьме. Добродетель латает щель. Если воля нужды есть жизнь, то страдания и смерть не напрасны. Но если говорим лишь о желаниях и вздорных потребностях, щель полнится тьмой, добродетель падает наземь.

Нужды и желания сотворены для серого мира. Но природа не дарует привилегий. То, что правильно, вскоре накормит себя, взяв когти твоей нужды. Так требует жизнь.

«Качества жизни», Сеген

Слабая и утомленная Яни Товис проследовала за братом в ворота, в мертвый город Харкенас. Передаваемые в ее роду тайные легенды накрепко запечатлелись в душе, и она теперь узнавала детали увиденного. Когда шла по мосту, эхо шагов обняло ее, знакомое и родное, печальное, как одеяния умершей бабушки. Проходя под сводами арки, она как будто возвращалась домой — но дом стал местом забвения, она словно унаследовала чужую ностальгию. Тревога стала испугом, когда она вышла из прохладной темноты и увидела безмолвную, безжизненную панораму: высокие закопченные здания, покрытые пятнами башни и обезображенные статуи. Ярусы садов давно заросли не сорняками, а толстыми скрюченными деревьями; их корни разорвали стенки, обвили башни, подняли камни мостовых. Птицы свили гнезда на уступах, залив стены белым пометом. Груды сметенных ветром листьев завалили все углы, между плитами выросла трава.

Она могла ощутить старинную магию — что-то словно летает на самом краю зрения. Город пережил целые эоны, хотя этого вряд ли можно было ожидать. Колдовство все еще противостоит неумолимому напору времени. Она видит город, покинутый жителями едва ли поколение назад, хотя на деле он древнее, чем можно вообразить.

И матери детей не бросят
пока не сокрушится мир…

Так говорится в какой-то поэме, написанной именно здесь; Яни Товис отлично понимала ее смысл. Дитя и дом никогда не изменятся, если судить дозволено матери. Но толкования опошляют истины. Поэт стремится пробудить в слушателе то, что знакомо, но не высказано. Слова, заклинающие отсутствием слов. Но дети вырастают, и время пробивает копьями самые толстые стены. А иногда стены пробивают изнутри. Ее привычкой всегда было — она это понимала — сеять неопределенность. Для нее нерешительность стала способом жизни. Брат, разумеется, во всем противоположен. Они стояли, смотря друг на друга через пропасть, и пропасть эту вовеки не перекрыть мостом. Когда Йедан Дерриг делал шаг навстречу опасности, его воля становилась диким зверем, жуткой силой, готовой уничтожать жизни. Когда она не видела брата — руки в крови, взгляд тверже камня — ей казалось, что нерешительность — естественный порядок мира, состояние разума, ожидающего первого хода, всегда реагирующего, никогда не берущего инициативы. Разума, всего лишь удерживающегося на одном месте, пассивного, склонного сдаваться уготованной участи.