Пыль Снов (ЛП)

Ей рассказали историю (хотя непонятно кто и непонятно когда), историю о девочке, которая была ведьмой, хотя сама этого не знала. Она была чтицей Плиток задолго до того, как их впервые увидела. Дар, которого никто не ожидал найти в крошечной белокурой девчонке.

Даже до первой месячной крови мужики за ней увивались. Не высокие серокожие, хотя девочка боялась их больше всего — по непонятным причинам — но люди, жившие рядом. Летерийцы. Рабы, да, рабы, как она сама. Та девочка. Та ведьма.

И там был один мужчина, может быть, единственно важный. Он не смотрел на нее с похотью. Нет, в глазах его была любовь. Та настоящая вещь, о которой девочка мечтала. Но он был низкого рода. Он был никто. Починщик сетей, человек, у которого с красных рук сыпется рыбья чешуя.

Вот и трагедия. Девочка еще не нашла Плиток. Если бы она нашла их пораньше, взяла бы того мужика в постель. Сделала своим первым. Тогда между ее ног не родилась бы боль, смешанная с темным желанием.

До Плиток она отдавала себя другим мужикам, равнодушным мужикам. Позволяла собой пользоваться.

И эти мужики дали ей взамен новое имя, пришедшее из легенды о Белом Вороне, который некогда даровал людскому роду способность летать, обронив перо. Но люди падали, разбиваясь до смерти, и ворон смеялся, видя их падение. Воронам ведь нужно есть, не так ли?

«Я Белый Ворон, и я питаюсь вашими мечтами. Славно питаюсь!»

Они назвали ее Пернатой за обещание, даваемое, но никогда не исполняемое. Найди она Плитки, была уверена Вздох, она нашла бы и другое имя. Та маленькая блондинка. Кто бы она ни была.

* * *

Раутос, еще не нашедший свое семейное имя, думал о жене. Пытался вспомнить хоть что-то из совместной жизни, что-то кроме жалкой убогости последних лет.

Мужчина не на женщине или девушке женится. Он женится на обещании, и оно сияет бессмертной чистотой. Иными словами, сияет отсветом лжи. Добровольным самообманом.

Обещание это просто по сути, как раз под стать тупоголовым молодым людям, и оно клянется, что настоящий миг растянется навсегда, что плотское желание, и сама плоть, и страсть в глазах останутся навеки. И вот он здесь, на другом конце брака. Где жена — непонятно. Может быть, он ее убил. А скорее — учитывая врожденную трусость — он попросту сбежал. Неважно. Теперь он может взирать в прошлое с беспощадной ясностью и видеть, что ее исчезновение оказалось сродни его падению. Они походили на два куска воска, тающих с каждым летом, теряющих форму, пока нельзя стало и догадаться, какую форму они некогда имели. Оседающие, влажные — две груды, две прокисшие души, мятая кожа, стоны и сетования… Глупцы, они не шли по жизни рука об руку — нет, им не досталось мудрости, позволяющей иронически встречать неизбежное. Ни один из них не отказался от желаний молодости, не принял жестоких ограничений возраста. Он мечтал найти женщину помоложе, красивую, свежую, непорочную. Она жаждала высокого, крутого парня, готового набрасываться на нее с восторгом и почитать с алчностью околдованного.

Но желания принесли им лишь одиночество и разочарования. Словно два набитых мусором мешка, они сидели каждый в своей спальне. В пыли и паутине.

«Мы уже не разговаривали… хотя нет, мы НИКОГДА не разговаривали. Мы проходили мимо друг дружки все эти годы. Проходили, желая чего-то иного, слишком тупые, чтобы хотя бы сухо улыбнуться — какими тупыми мы были! Неужели нельзя было научиться смеху? Все могло бы пойти иначе… Всё…

Сожаления и монеты любят скапливаться грудами».

Кошмарная крепость так идеально походит на жуткий хаос его разума. Непонятные сооружения, гигантские машины, коридоры и странные пологие переходы на другие уровни, загадки со всех сторон. Как будто… как будто Раутос потерял понимание себя, потерял все таланты, которые почитал естественными. Как могло знание пасть так быстро? Как мог разум превратиться с бесформенный, бесструктурный ком, столь похожий на окружающую его плоть?

А может, подумал он с содроганием, он и вовсе не бежал. Может, он лежит в мягкой постели, и глаза не видят истины, а разум блуждает по лабиринтам увечного мозга. Эта мысль устрашила Раутоса, он побежал за Таксилианом, чуть не наступая ему на пятки.

Тот оглянулся, подняв брови.

Раутос пробормотал извинения, утер пот с двойного подбородка.

Таксилиан снова поворотился к наклонному проходу. Впереди была видна ровная площадка. Воздух стал чрезвычайно теплым. Он подозревал, что скрытые вентиляторы и трубы регулируют потоки теплого и холодного воздуха по всему городу нелюдей; однако до сих пор он не нашел ни одной открытой решетки, не заметил ни одного сквозняка. Если в воздухе и есть течения, они столь тихи, столь незаметны, что кожа человека не способна ощутить шепот их касания.

Город мертв, но он живет, дышит, и где-то медленно стучит сердце, сердце из железа и меди, из бронзы и едких масел. Клапаны и шестерни, прутья и шарниры, скобы и заклепки. Он нашел легкие. Он знает, что на одном из уровней дожидается его сердце. А еще выше, в черепе дракона, дремлет тяжкий разум.