Пыль грез. Том 1

Висто явился из Окана. Когда оглоеды и бледнокожие инквизиторы вошли в город, мать велела ему бежать, рука в руке с сестрой – на два года старше его; они бежали по улицам, среди горящих зданий и наполняющих ночной воздух криков. Оглоеды вламывались в двери, выволакивали людей на улицу и творили ужасные вещи, а бледнокожие наблюдали и говорили, что так и надо, что все правильно.

Сестру вырвали из его руки, и ее крик навсегда поселился в голове Висто. С тех пор каждую ночь он бежал по этой дороге – от момента, как проваливался в сон от утомления, до того, как просыпался с бледным лицом.

Он бежал, казалось, целую вечность – на запад, прочь от оглоедов. Ел что придется, безумно страдал от жажды, а когда оторвался от оглоедов, появились костогрызы – громадные стаи красноглазых собак, которым был неведом страх. А потом – Отцы, закутанные в черное; они нападали на жалкие лагеря у дороги и похищали детей; а однажды Висто и некоторые другие, вернувшись на место предыдущей ночевки, своими глазами видели расщепленные косточки, посиневшие и почерневшие в остывших углях очага, и поняли, как поступают Отцы с похищенными детьми.

Висто помнил, как впервые увидел Лес Стет – ряд обнаженных холмов, покрытых пнями; корни напоминали о могильниках вокруг его родного города, оставшихся после того, как забили последний домашний скот. И, глядя на бывший лес, Висто осознал, что весь мир мертв. Не осталось ничего; некуда больше идти.

И все же он шел вперед, один из десятков тысяч – или больше – детей, растянувшихся по дороге на многие лиги, а на месте тех, кто умирал за день, появлялись другие. Он и не представлял, что в мире существует столько детей. Они шли громадным стадом – единственным источником пищи для последних отчаянных охотников.

Висто было четырнадцать. Он еще не начал взрослеть – и уже не начнет. Круглый живот выдавался вперед, так что позвоночник круто изгибался в пояснице. Он ходил, как беременная женщина, расставляя ноги; кости болели. Висто был набит наездниками Сатра – червями, которые без устали копошились у него в теле и день ото дня росли. И когда будут готовы – очень скоро, – они полезут из него. Из ноздрей, из уголков глаз, из ушей, из пупка, пениса и ануса. Те, кто окажется поблизости, увидят, что он словно сдувается: кожа сморщивается и покрывается длинными складками вдоль всего тела. Он внезапно превратится в старика. И умрет.

Висто ждал этого почти с нетерпением. Он надеялся, что костогрызы сожрут его тело, заглотят оставшиеся яйца наездников Сатра и сами подохнут. А еще лучше – если его съедят Отцы; но он понимал, что они не такие тупицы и не притронутся к нему. А жаль.

Змейка покидала Лес Стет; мощенная деревом дорога сменилась торговым трактом – разбитым проселком, ведущим на равнину Элан. Значит, Висто умрет на равнине, и его дух, покинув сморщенные останки – бывшее тело, – отправится в долгое путешествие домой. Искать сестру. Искать маму.

А дух и без того уже устал, ужасно устал от странствий.

К закату Бадаль заставила себя забраться на древний эланский курган с деревом – серые листья затрепетали, – и, обернувшись, взглянула на восток, на пройденную сегодня часть нескончаемого пути. За раскинувшимся лагерем она видела волнистую линию тел, уходящую до горизонта. Сегодня выдался особенно тяжелый день: очень жаркий, очень сухой. Вода попалась лишь раз – грязное, кишащее паразитами болотце с гниющими трупиками насекомых – и на вкус напоминала дохлую рыбу.

Бадаль долго стояла, глядя на костлявую длинную Змейку. Тех, кто падал, не оттаскивали в сторону, а просто шли по ним или обходили; и путь стал дорогой плоти и костей. Костлявая Змейка. Чал Манагал – на языке эланов.

Она дунула, отгоняя облепивших ее губы мух.

И прочитала еще один стих:

– Сегодня утром
Мы видели дерево
С серыми листьями
Мы подошли ближе
И листья упорхнули прочь.

В полдень какой-то мальчик
С проеденным носом
Упал и не шевелился
И листья вернулись
На пир.

К закату на другое дерево
Уселись ночевать
Трепещущие серые листья
Настало утро
И они снова улетели.

Ампелас Укорененный, Пустошь

Машины были покрыты маслянистой пылью, которая поблескивала, когда по ней скользил слабый свет лампы. Калит тяжело дышала, спеша по узкому коридору, то и дело уклоняясь от свисающих с потолка черных узловатых шлангов. Нос и горло саднило от металлического привкуса спертого, неподвижного воздуха. Посреди разверстого чрева Корня она чувствовала себя словно в осаде неведомых, безграничных сплетений ужасных тайн. И все же эти неосвещенные, заброшенные коридоры стали ее любимым прибежищем – она прекрасно понимала, что ее выбор продиктован многочисленными самообвинениями.