Путник, зашедший переночевать

Кроме играющих в шахматы и рассуждающих на политические темы есть тут еще рассказчики анекдотов. Но анекдот, когда его слышишь в первый раз, он тебя смешит, во второй раз ты улыбаешься, в третий раз — пожимаешь плечами, а в четвертый тебя просто охватывает скука. Все мы это знаем, но те, кому в первую голову было бы положено это знать, то есть сами рассказчики анекдотов, почему-то не знают. Поэтому они рассказывают свои анекдоты во второй раз, и в третий, и еще, и еще, и еще.

А коли так, то зачем вообще ходить в этот клуб, если можно вернуться в Дом учения? Но вот ведь раньше, когда изучали Тору ради нее самой или ради практической пользы, напоказ или славы для, ты действительно мог пойти в Дом учения и открыть книгу. А когда перестали учиться ради Торы или для пользы, книги тоже изменились и уже не радуют твое сердце. А может, и не изменились, а просто скрывают от тебя свои слова на будущее.

Кроме книг в Доме учения всегда можно увидеть также нескольких людей, которым нечего делать, и вот они сидят перед открытыми книгами и толкуют друг с другом. Беседа людей — половина учения, но эти говорят о ценах на мясо, которые поднялись, и о мясниках и резниках, которые спорят друг с другом, а поскольку я наполовину вегетарианец, я не вижу смысла в их разговорах. Ну и что плохого, если люди не будут есть мясо и перестанут резать животных? Я знаю, что мое вегетарианство доставляет много огорчений моим родителям, но, между нами говоря, и плотоядный этот мир не вызывает душевной радости у его Создателя.

Короче говоря, куда ни повернись — или скука, или усталость. Поневоле возвращаешься в отцовский дом. В эту пору мама варит картошку на обед. И тебе кажется, что уже пришли осенние дни, и моросят дожди, и женщины стоят согнувшись, едва различимые в тумане, и выкапывают картошку из влажной и рыхлой земли. Вялый холод окутывает твое сердце, и ты чувствуешь себя одиноким и покинутым. Ты идешь в другую комнату, а там твои сестры сидят с подругами и готовят уроки. Уже семь раз погрузили перья в чернильницы, а тетради все еще чисты. „Семь мудростей“[73] не выпишешь одним только погружением перьев в чернильницы. Нужно много потрудиться, чтобы заполнить тетрадь. Грызут они свои перья или отгоняют ими мух. И ручки, измазанные чернилами, пачкают платья, и тетради. Если девочка испачкала платье — не беда, платье можно постирать, но если испачкала тетрадь — это уже беда, потому что учительница называет такие чернильные кляксы „жидовочками“, то бишь „маленькими евреечками“, а это ругательное слово, и поэтому, запачкав тетрадь, они сразу же начинают плакать так, что их вопли разносятся по всему дому и ты уже не можешь сосредоточить свои мысли даже на чем-то простейшем — например, почему тебе на нос села муха? А в это время твой младший брат сидит на пороге дома и колотит молотком. Мама велела ему расколоть орехи, чтобы делать пирог, но орехи уже кончились, и теперь он просто стучит молотком. А поскольку ему неинтересно просто стучать, он начинает пугать младшую сестру, что ударит ее по носу. И поскольку она маленькая и верит всему, она тоже начинает плакать.

Потом входит соседка — попросить посуду или вернуть посуду. Эти соседки — им скучно сидеть дома, вот они и ходят по другим домам. Наша мама не привыкла к таким визитам, но, когда к ней приходит какая-нибудь соседка, она принимает ее приветливо и дает отпробовать из того, что в данный момент печет или варит. Я ничего не имею против соседок, но меня бесят их преувеличенные восторги — каждый кусочек они хвалят так, будто он с царского стола.

Пока соседка сидит на кухне, приходит ее муж. Семижды семь лет он может обходиться без нее, но, как только она заходит к нам, он сразу приходит справиться, не у нас ли его жена. А зайдя, тут же берет стул, садится и начинает рассказывать то, что всем известно, или то, что никому не интересно. А я злюсь на мать — почему она так терпеливо выслушивает то, что уже слышала от этого человека сто и один раз, и почему она так радушно его принимает? Посреди своей болтовни он спрашивает, когда отец вернется из лавки, — спрашивает как бы между прочим, хотя на самом деле отец ему нужен, чтобы взять у него немного взаймы или попросить его подписать вексель. Но если так, почему бы ему не пойти к отцу в лавку? А у него расчет: в лавке человек ведет себя как продавец, так что отец, скорее всего, ему откажет, а дома, куда он приходит как приятель, этого не случится.