Путевые знаки

Причём ходили слухи, что эти растения стали разумными. Семецкий в это не верил, но говорил об этом с гордостью: вон, город у нас какой, даже кусты своё мнение имеют. Я было хотел прямо сказать ему, что мы с ним одной крови и я тоже родился в этом городе, но промолчал. Главное, он знал смотрителя, оставшегося в живых.

Мы продвигались дальше, и я понял, отчего «Ботанический сад» казался Семецкому местом стрёмным. Да потому что никакого сада уже не было, но, что ещё удивительнее, не было речки Карповки, обозначенной у Математика на карте. С одного берега на другой протянулись огромные стволы каких-то растений, похожих на ползучие лианы. На открытых местах расположились гигантские кувшинки, метров десяти в диаметре.

Я представил себе, как вытянется такой стебель, проползёт змеёй и схватит кого-нибудь из нас за ногу. А потом эти диковинные растения по очереди засунут нас в зев какой-нибудь росянки с дельта-мутацией. Тут-то всё и кончится.

Мы спустились в «Петроградскую» и стали искать смотрителя. Сначала, правда, мы ждали его на станции, потому что смотритель, как нам сказали, ушёл к Царице ночи. Это было немного странно, потому что нас несколько раз предупреждали, что по ночам на поверхность соваться опасно. Но оказалось, что главным растением в «Ботаническом саду» после войны трав стала Царица ночи.

Тот английский пейзажный стиль, которым гордился «Ботанический сад», исчез безвозвратно. Не знаю, как война трав, но напоминало это всё результат страшного цветочного взрыва – растения были разбросаны в разные стороны, они причудливо сплетались друг с другом, будто продолжая участвовать в неоконченной битве.

И посреди всего этого жил тропический кактус Селинецериус, который раскинул стебли по остаткам разбитой оранжереи. Теперь кактус не боялся ни холода, ни ветра и цвёл не одну ночь в году, как раньше, а каждый вечер с наступлением темноты начинал шевелить буро-жёлтыми лепестками, обнажая бело-желтый гигантский цветок больше метра в диаметре.

Тогда всё пространство «Ботанического сада» наполнялось запахом ванили и корицы. Этот запах распространяется по всему Аптекарскому острову, плывёт над водой и безлюдным городом. И всякий, кто снимет противогаз или респиратор, пробираясь среди развалин, может его почувствовать.

А если почует его человек, живший до Катастрофы, так и вспомнит на мгновение всё, что было у него в детстве: и уют дома, и тепло детской постели, и то, как гремят посудой на кухне, и как идут оттуда запахи безмятежного счастья, пирогов и плюшек.

Вот что такое была Царица ночи – великий кактус вели кого города.

Жители «Петроградской» молились ей, как божеству, считая, что она не только дарует им в пищу своих подданных, но и спасает от бед и напастей. Далеко не все из них видели сам цветок, но, как нас предупредили, ни в коем случае нельзя сказать о нём ни слова в пренебрежении. Тут-то ваши земные дни и окончатся.

Вместо погибшего когда-то при пожаре, ещё задолго до Катастрофы, витража с комсомольцами и прочей советской символикой жители станции выложили на стене самодельную мозаику, изображавшую Царицу ночи.

Я чуть было не ухмыльнулся, увидев это народное творчество, да вовремя сдержался – во-первых, кому ж хочется сгинуть за неуважение к чужим святыням, а во-вторых, нечего смеяться над людьми, что живут себе, другим жить дают, пригрели тебя и приютили. А уж кто во что верит, нам до того и дела нет.

Один из жителей «Петроградской» уверял нас, что на юге и вовсе почитают как бога Сталина, а первого строителя метрополитена Кагановича как пророка его.

И что нам делать? Пальцы гнуть, хамить хозяевам? Ни к чему.

Смотритель явился наутро, видимо, после бесед и молений. Он оказался мальчиком лет семнадцати. Семецкому это, впрочем, казалось естественным. Обернувшись к нам, он объяснил, что тут давно сложилось наследное служение – это уже внук того смотрителя, что застал Катастрофу. Должность смотрителя заключается в том, чтобы быть посредником между растениями и людьми.

Оттого на близлежащей «Петроградской» жизнь поставлена крепко и прочно. И с поверхности подземный народ снабжается растительной пищей. Причём вполне себе годной, не активной. Мы попали на станцию как раз во время заседания Станционного Совета – лучшие люди подземного городка решали вопросы жилищно-коммунального толка в кружке под изображением Царицы ночи. Они тихо переговаривались, и к ним никто не подходил близко, чтобы, не ровен час, никто не услышал ботанических тайн.

Станционный Совет поэтому напоминал мне собрание кардиналов во славу могущественного кактуса.

Я попросился посмотреть на оранжерею, и смотритель с видимым удовольствием сказал, что ночью это могут делать только посвящённые. Но вдруг оказалось, что смотрителя стал просить за нас начальник станции и Станционный Совет. Я догадывался, что дело не во мне, а в Математике, он нажал на какие-то свои хитрые рычаги, и смотритель, скрепя сердце, повёл нас в сумерках наружу.