Путевые знаки

Я по ошибке загнал тепловоз на запасный путь, и как переключить обратно стрелки, мне было непонятно. Без Владимира Павловича мне с этим не справиться, но Владимир Павлович был сейчас недееспособен. Товарищам моим явно было нехорошо.

Мы остановились, и Владимир Павлович с Математиком вывалились на полотно. Они лежали прямо на снегу и тупо смотрели в небо, и я решил, что это радиация. Но нет, фон был в норме. Вообще, подозрительно часто фон тут был в норме, и это не могло не настораживать.

Или тут, наверху, просто были иные правила жизни и иная логика опасности, нежели чем в тоннелях.

Владимир Павлович, кстати, говорил, что я не чувствую некоторых излучений именно потому, что у меня в голове что-то не так, именно поэтому мне снятся мои сны, после которых я плаваю в луже пота, организм работает чуть по-другому, а потом выводит с жидкостью ненужную химию, все эти продукты стресса и напряжения.

Не знаю, в чём тут дело, мы миновали опасное место без потерь и, как я сейчас понял, в точном соответствии с путевыми знаками. Рядом с нами стояла палка, с одной стороны которой белеющий кружок говорил: «Конец опасного участка», а с другой, наоборот, «Начало опасного участка». И этот участок остался у нас за спиной.

Отдышавшись, Владимир Павлович сказал:

— Это я голова садовая, забыл. Это ж я всё знал, мне в десятом году Тимошин рассказывал, а я не верил.

— Что за Тимошин?

— Да однокурсник мой, он в этом месте и влетел. Еле выбрался, причём с потерями. Это ж знаменитое Веребьинское спрямление, проклятое место. Почему проклятое? А потому. Что, выход силы.

— Космические пришельцы?

— Да непонятно что. Зона там, наподобие Чернобыльской, только ещё до всякого Катаклизма, до радиации. Какой-то забытый эксперимент. Тимошин рассказывал, что там, как пойдёшь в лес, так всё ходишь по кругу. Никто до границ этой зоны не может добраться, если идти изнутри. А внешне всё как обычно. Советского человека таким удивить было нельзя: ряды колючей проволоки, какие-то грузовики старые. Все думали, что это из-за того, что там давным-давно стояли ракетные части. Так вот, Тимошину кто-то рассказывал, что ходил по этому лесу человек, а как вышел на опушку, так видит: там кострище брошенное. А рядом на берёзе приёмник висит. Музыка играет, только немного странно, будто магнитофон плёнку тянет… Ты вот не помнишь, а были такие кассетные и катушечные магнитофоны, и вот висит на берёзе приёмник, «Спидола» старая, и играет. При этом известно, что в эти места никто года за четыре не ходил. Что, спрашивается, там за батарейки? Да дело было не в батарейках, тут ведь что? Если музыка в замедленных ритмах, то, значит, волна запаздывает, и уже довольно сильно. То есть там время совсем по-другому течёт. Ты в него, как в реку, ступаешь, как в кисель, ноги не поднять. Тот же Тимошин, уже старый был, а всё помнил, что какой-то обходчик рассказывал, что у него рядом с полотном вообще время другое, будто кто разбрызгал прошлое по лесу: стоят две берёзки, которые он давно помнил, одна вообще не растёт, тоненькая, а вторая уже толстая, трухлявая, скоро рухнет.

— Ну, в таких случаях раньше говорили: «А мертвецы там с косами стоят вдоль дороги…»

— А вот на это я тебе скажу, что ничего, Александр Николаевич, я тут смешного не вижу. Разгуливающих мертвецов Тимошин там не видел, а вот на тамошнем кладбище после восемьдесят пятого года…

Но тут нас прервал пришедший в себя Математик. Он размазал по лицу кровь, уже переставшую идти из носа, и спросил: — Что это было?

Ему никто не ответил, и вдруг он догадался сам: — Веребье? Спрямление?!

— Точно так, — ответил ему Владимир Павлович.

— А у вас, Александр, судя по всему, на акустику реакция отрицательная? — подытожил Математик. — В обоих, так сказать, смыслах?

— Не знаю. Так что там было? — всё же ещё раз, без всякой надежды на ответ, спросил я. — В чём дело? В чём?

— В том. Недаром вас Царица ночи выбрала. Цветы вообще чувствительны к акустическим взаимодействиям.

— Так скажите, в чём дело-то? Что, у меня ураганная мутация?

— Вы, Александр, не кидайтесь словами. Где вы, и где мутация. Вы ещё скажите, что у вас мгновенные дельта-изменения. Нет, всё дело в том, что у вас что-то с физиологией. Вот вы и облысели, кстати. Ничего у нас просто так не бывает.

— А что, были похожие случаи?

— Были. Не скажу, не надо вам этого. Вы погодите, Александр, неизвестно ещё, что с вами будет. У меня был один коллега, он пытался спички взглядом поднимать. Пять спичек поднял, а на шестой надорвался. Навсегда, значит.

Математик впервые рассказал историю из прежней жизни. «Где-то медведь сдох», — как сказал бы начальник станции «Сокол». Меня скорее пугала эта новая доверительность Математика, когда начальник или хозяин становится человеком. Это ничего хорошего не означает. Он потеряет свою харизму и в какой-то момент сделает неверный шаг, за который ответишь ты сам.

А Математик всё меньше становился нам начальником. Так, попутчиком, которому можно было бы и возразить при случае.