Путешествия с тетушкой. Стамбульский экспресс

Я украдкой бросил взгляд на тетушку поверх стакана с виски. Я не знал, что ей ответить. Сказать «Как это грустно» было бы не к месту, так как я вообще сомневался в реальности описываемых похорон, хотя последующие месяцы заставили меня признать, что в основе своей тетушкины рассказы правдивы — она добавляла лишь мелкие детали для общей картины. Меня выручил Вордсворт: он нашел верные слова.

— Надо быть шибко осторожный, когда похороны, — сказал он. — В Менделенд — мой первый жена был менде — всегда разрезают сзади покойника и вынимают селезенка. Если селезенка большой, покойник был колдун и все смеются над семьей и уходят с похороны быстро-быстро. Так было с папа мой жена. Он умер от малярия. Эта люди совсем плохо понимают, малярия делает большой селезенка. Потом мой жена и ее мама быстро-быстро ушел Менделенд и поехал Фритаун [7]. Не хотел терпеть, чтоб соседи злился.

— В Менделенде, должно быть, много колдунов? — спросила тетушка.

— Да, конечно, очень-очень много.

— Боюсь, мне пора идти, тетушка, — сказал я. — Меня все же очень беспокоит газонокосилка. Она совсем заржавеет на дожде.

— Ты будешь скучать без матери. Генри? — спросила меня тетушка.

— Да… естественно.

Я, откровенно говоря, об этом не думал, поскольку был занят приготовлениями к похоронам, переговорами с адвокатом матушки, управляющим банком, агентом по продаже недвижимости, который должен был помочь продать ее небольшой дом в северной части Лондона. Холостяку, вроде меня, всегда трудно придумать, как распорядиться, например, разными женскими принадлежностями. Мебель можно выставить на аукцион, но что делать с ворохом вышедшего из моды белья старой дамы, наполовину использованными баночками допотопного крема? Я спросил об этом тетушку.

— Боюсь, у меня с твоей матерью не совпадали вкусы на одежду и даже на кольдкрем. Я бы отдала все прислуге при условии, что она заберет все, абсолютно все.

— Тетя Августа, я так рад, что мы с вами встретились. Вы ведь теперь моя единственная близкая родственница.

— Как сказать, еще неизвестно — у твоего отца бывали периоды повышенной активности.

— Моя бедная матушка… Мне, наверное, невозможно будет представить кого-то другого в этой роли.

— Тем лучше.

— В строящихся домах отец первым делом стремился обставить квартиру-образец. Я привык считать, что он иногда уходил туда поспать после обеда. Не исключено, что в одной из таких квартир я и был… — Я осекся на слове «зачат» из уважения к тетушке.

— Лучше не гадать попусту, — сказала тетушка.

— Я надеюсь, вы как-нибудь навестите меня и посмотрите георгины. Они сейчас в цвету.

— Непременно, Генри. Раз уж я тебя снова обрела, то легко я тебя не отпущу. Ты любишь путешествовать?

— У меня никогда не было такой возможности.

— Сейчас, когда Вордсворт так занят, мы могли бы с тобой разок-другой куда-нибудь съездить.

— С большой радостью, тетя Августа, — сказал я, не допуская даже мысли о том, что тетушка планирует поездку дальше чем на взморье.

— Я тебе позвоню, — сказала тетушка на прощание.

Вордсворт проводил меня до двери, и только на улице, когда я шел мимо бара, я вспомнил, что забыл у тети Августы пакет с урной. Я бы и вовсе не вспомнил, если бы девушка в галифе у открытого окна не сказала раздраженным голосом:

— Питер ни о чем, кроме своего крикета, говорить не может. Все лето одно и то же. Только и талдычит про эту хреновую «урну с прахом» [8].

Мне неприятно было услышать такой эпитет из уст привлекательной девушки, но слово «урна» сразу же заставило меня вспомнить о том, что я забыл на кухне останки моей бедной матушки. Я вернулся обратно. На двери я увидел несколько звонков и над каждым нечто вроде маленького микрофона. Я нажал крайнюю правую кнопку и услыхал голос Вордсворта.

— Кто еще там?

— Это я. Генри Пуллинг.

— Никого такой не знаю, такой имя не знаю.

— Я только что у вас был. Я племянник тети Августы.

— А-а, этот парень, — сказал голос.

— Я оставил у вас пакет на кухне.

— Хотите брать назад?

— Будьте любезны, если это не очень вас затруднит…

Человеческое общение, мне иногда кажется, отнимает у нас невероятно много времени. Как лаконично и по существу люди говорят на сцене или на экране, а в жизни мы мямлим и с трудом переходим от фразы к фразе, бесконечно повторяя одно и то же.

— В оберточной бумаге? — спросил голос Вордсворта.

— Да.

— Хотите, чтоб сразу получить?

— Да, если это вас не очень за…

— Очень, очень затруднит. Ждите там.

Я готовился холодно встретить Вордсворта, но он открыл дверь подъезда, дружески улыбаясь во всю физиономию.

— Прошу прощения за беспокойство, которое вам причинил, — сказал я как можно суше.

Я заметил, что на пакете нет печатей.

— Пакет кто-нибудь открывал?

— Вордсворт хотел посмотреть, что там внутри.

— Могли бы спросить у меня.

— Зачем так? Не надо обижаться на Вордсворт.

— Мне не понравилось, в каком тоне вы со мной разговаривали.